— Любка, дай я тебя поцелую! — возбужденно кричит Валиков. — Можно?
Любка хохочет.
— Эх вы, мужики! Вам бы только это. Ну ладно, можно. Вот сюда.
Любка тычет мизинцем в щеку, около ямочки.
Меня просит к телефону сержант Татушин.
— Видели газету, товарищ старший лейтенант?
— Видел, видел. Поздравляю.
— А мы сейчас провели на огневой коллективную читку, маленький митинг.
«КРЫЛОВ, СПЛЯШЕМ РУССКОГО!»
Седьмого ноября комбата 9 вызывают в Ужгород в штаб бригады. «Быть к восемнадцати ноль-ноль». Смотрю на часы. Уже семнадцать. Пора собираться.
Садимся на дрезину. Валиков и Козодоев лихо, с детским увлечением качают рычаг. Они разгоняют дрезину так, что она легко перескакивает те места, где рельсы повреждены.
Отступая, немцы делают из железной дороги зубчатку — рвут рельсы небольшими зарядами тола. Получаются зазубрины, выщербины. Или разрушают полотно целиком. Тогда к двум паровозам прицепляют большой крюк. Крюк рвет шпалы пополам.
Под Ужгородом этой разрушительной техникой они воспользоваться не успели. И зубчатки не сделали. На всю линию два-три зубца.
Козодоев довольно ухмыляется.
— Хорошую я штуку достал, товарищ комбат? Что бы мы без нее делали?
— Без нее полный зарез, — подтверждает Валиков.
На товарной станции я выхожу. «Команда» дрезины возвращается назад, на НП.
В штабе встречаю майора Красина, капитана Исаева, Тучкова, других командиров из нашей бригады. Со многими я еще не знаком. Это новички.
— Зачем вызвали? — спрашиваю Красина.
Майор таинственно улыбается:
— Сейчас узнаешь.
Открывается дверь соседней комнаты. Нас приглашают туда. На большом столе стоят кувшины с вином, на тарелках — хлеб, консервы, виноград.
Пока мы рассаживаемся, выходит подполковник Истомин.
— Я пригласил вас, товарищи командиры, — говорит он, — чтобы мы вместе отметили годовщину Великого Октября. Наполните бокалы.
После первых тостов начинаются разговоры.
Мы сидим вместе с Тучковым. Он изменился: лицо погрубело, в плечах стал еще шире, голос тверже, движения спокойнее и увереннее.
Мы можем говорить с ним без передышки, наверное, несколько суток подряд. Конечно, больше воспоминания.
— Помнишь, как в Москве сидели на крыше, гасили зажигалки?
— А помнишь, как ты выбросил в снег патроны? Хотел быстрей на фронт…
— Да. Правильно говорил Тепляков: всем останется, всем достанется.
— Где-то он сейчас?
— Мне писали ребята. Встретили его на Первом Белорусском.
— Это, наверное, после двадцатого рапорта. А Кременецкий по-прежнему в спецшколе.
— «Что вы улыбаетесь, как лошадь на овес?»
— А помнишь, как нас муштровал вот этот злодей? — говорю я, кивая в сторону Исаева.
Исаев улыбается, отвечает:
— Ничего. Зато толк из вас вышел. Мое воспитание!
Тучков тихо напевает:
— Скажи, Василий, а где Оля?
— Во фронтовом госпитале, в Кракове…
— Хирург?
— Хирург. Медаль недавно получила «За боевые заслуги». Кто бы мог подумать, тихая, робкая Оля — хирург. Вчера получил письмо. Кстати, там написано: «передай привет Крылову». Приветы я всегда передавать забываю.
— А я на днях письмо получил от Владика… Перебрался из Казани в Москву, поступил в Московский университет, на физико-математический…
— Ну, Владька — голова!
— Пишет, что несколько раз приходил к нашей школе. Кто из нас не придет к ней, если окажется в Москве? Теперь там госпиталь…
— А Ингу вспоминаешь?
Я говорю «нет», хотя, конечно, вспоминаю. К чему сейчас этот разговор?
Подполковник Истомин предлагает поднять тост в память о тех, кто пал в боях с фашистскими захватчиками.
Мы все встаем. Тучков поворачивается ко мне, шепчет:
— Сашка, не забудем Лешу Курского, мушкетера, артиллериста и пулеметчика!
Следующий тост за победу, за разгром гитлеровской, фашистской Германии. '
Приходит из штабной батареи баянист.
Мы отодвигаем стол к стенке.
— Крылов! — кричит мне майор Красин. — Давай-ка спляшем русского!
И мы пляшем, старательно отбивая чечетку, идем вприсядку, боком. И не знают ни Красин, ни Крылов, что пляшут они в последний раз…
ШАНДОРНЕ И МАЛЬЧИК ИШТВАН
В середине ноября фашистская оборона снова прорвана.