На стенах ресторана в туманной дымке были нарисованы горные пейзажи. И вдруг на одном из них взгляд Андрея Степановича остановился.
«Постой, постой! Что-то очень знакомое! Да это же Карпаты, Словакия, Тамри… Неужели ты, Ромка, для того воевал, чтобы свой боевой путь изображать на стенах ресторана? Чтобы сидеть в этой кампании?»
— А вы его родственник? — спросил Андрея Степановича Володя.
— Некоторым образом…
— Ну, он где-то здесь. Некуда ему деться…
Потом тройка, шумно отодвинув стулья, поднялась из-за стола. Андрей Степанович остался один.
Он сидел, опустив голову, погруженный в свои невеселые мысли. И вдруг кто-то тронул его за плечо.
Перед политруком стоял старший лейтенант запаса Роман Стеклов.
— Андрей Степанович?
— Здравствуй, лейтенант, — холодно сказал Андрей Степанович, так холодно, что сам испугался ледяного своего голоса. — Вот и встретились. Не о такой встрече я думал. Как ты здесь оказался?
— А вы…
— Что я? Я к тебе приехал… Посмотреть, как ты тут рисуешь… Да ты садись. Что на вытяжку-то стоишь?
Стеклов медленно опустился на стул. Андрей Степанович смотрел в упор в его растерянные бегающие глаза.
— Как ты здесь оказался?
— Приятель один пригласил поработать. Но это временно, — еле выдавил из себя Стеклов.
— Знаю, что временно. Мне известно даже, когда это время кончится. Завтра.
Стеклов вскинул голову, вопросительно глядя на своего наставника.
— Завтра ты уедешь отсюда вместе со мной.
Роман пожал плечами, горько усмехнулся.
— Куда? Домой мне нельзя.
— Знаю. Был у тебя дома.
Это сообщение прозвучало для Стеклова так неожиданно, что он даже привстал со стула.
— Как «были»?
— Так. Сел в электричку и поехал в Ярославль.
— Значит, все знаете?
— Не все, остальное дорасскажешь мне ты… Но прежде всего решаем первый вопрос: завтра ты отсюда уезжаешь. Это мой приказ. Помни, старший лейтенант, я для тебя навсегда остаюсь политруком!
— Куда же мне ехать?
— Ко мне поедешь, в Москву. Поживешь, а там придумаем, что делать дальше. Эх, Ромка, Ромка, хороший ты парень, но вот растерялся в жизни. На фронте не терялся, а тут с женой и тещей мир наладить не сумел и отчаялся. Собраться' тебе надо, а не восьмерки выкидывать…
После этих слов долго молчали. Острота первых минут встречи прошла, и Андрею Степановичу стало очень жаль Стеклова — человека давно знакомого, человека, в которого он верил и который попал в беду.
— Вы не завтракали, Андрей Степанович? Давайте я закажу что-нибудь. Салат? Яичницу? Пива?
— Давай, давай, я действительно голоден. Надо подкрепиться.
— Может, по сто граммов возьмем?
Андрей Степанович добродушно потрепал Стеклова по плечу — от недавней строгости его уже и следа не осталось, — сказал:
— Не стоит, Ромка, по сто граммов. Не надо. Сегодня вроде никакой не праздник. Вот когда праздник будет у нас с тобой — хоть сто пятьдесят выпью. А пока — выкладывай про свою жизнь!
И Стеклов стал «выкладывать». Рассказал о том, как месяц от месяца накалялась в доме обстановка, росла в семье отчужденность, а потом и ненависть. Трудно уже сказать, с чего все началось. Семейные трагедии начала очень часто не имеют. Где-то внутри что-то кипит, зреет, а потом незаметной капли достаточно, чтобы захлестало через край.
Поначалу Стекловы жили в мире и любили друг друга. Лизе — жене Романа — льстило, что ее муж высокий и красивый, добрый и общительный, что он заслуженный и много раз награжден. Льстило и то, что он — художник.
А потом со временем увидела Лиза, что у соседок мужья некрасивые и не заслуженные, а живут эти семьи лучше.
Роман много работал, брал заказы, где мог, и его заработка вместе с тем, что получала жена, для семьи вполне бы хватило. Но не хватало! Не хватало потому, наверно, что Лиза, едва увидев у знакомых модную вазу или подставку для цветов, немедленно бросалась в магазин.
Не могла пережить она и того, что у соседки вдруг появилось платье лучше и красивее, чем у нее. Томилась, что «другим» дают квартиры, а Роман довольствуется двумя тесноватыми комнатами и не добивается большего.
Словом, как говорят, любовь кончилась — начинался быт.
И он — быт — стал еще более трудным, когда Лиза ушла с работы («хочу посидеть дома с ребенком»). Но с ребенком она не сидела, с ребенком сидела теща: Лиза бегала по подружкам, по портнихам и косметичкам.
А когда вечерами муж приходил с работы, в стенах стекловских комнат все громче звучала старая, избитая пластинка: «На работе, говоришь, был? А мне не важно, где ты был. Факт, что к жене не торопился. Любовницу, может, завел? Ну что ж, тебя полюбят, ты парень клевый». «Сидорчуки сегодня в новую квартиру переселились, а мы так и погибнем в этой конуре. Ты для семьи ничего не хочешь сделать». «Может, ты будешь упрекать меня, что с работы ушла? Какой же ты муж, если семью содержать не способен? Тоже мне — художник!» «Если бы я вышла замуж за другого, то не продавала бы старое платье, чтобы купить новое». «Другие на танцы каждый день ходят, а тебя не вытащишь. Даже показаться негде».