А потом разговор перешел на литературу, и меня стали расспрашивать, когда закончит новую книгу Шолохов, что сейчас пишет Симонов, как мне нравятся книги Николаевой и Пановой, работают ли сейчас в жанре рассказа Антонов и Паустовский, широко ли известна у нас Римма Казакова и чем объяснить, что советская мемуарная литература часто «опережает» художественную.
Я заметил, что на все эти вопросы в столь эрудированной аудитории мне ответить трудно.
— Какие мы эрудированные? — заметил один из сидевших за столом. — Так, стараемся читать, что достанем. А вот кто у нас эрудированная, так это — Душица.
Душица залилась румянцем, сказала:
— Ой, оставьте!
— Нет, нет, Душица, ты покажи москвичу твой дневник. Ты же сейчас не держишь его в секрете?
— Покажите, пожалуйста, если можно, — попросил я. — Если только можно…
Душица пошла в соседнюю комнату и вернулась, бережно держа в руках тетрадь в кожаном переплете.
«20 октября… 3 ноября… 14 декабря…»
С обычными дневниками эту тетрадку роднили только даты. Дальше сходство кончалось.
Это был… роман в стихах. В стихах русских поэтов. Стихами сорока пяти русских поэтов на протяжении семи лет девушка рассказывала о своей жизни, о том, что радовало или огорчало ее, почему ей было грустно или весело.
Это судьба, рассказанная тысячами строк любимых стихов. И ни одного-единственного слова от автора!
Вот что из этой книги я запомнил. Брюсов:
Что-то случилось, значит… Ну конечно! Пушкин:
И дальше — Полежаев:
Снова Пушкин:
И вдруг — нежно-меланхолический, мягкий Блок:
Это, наверное, переход к другому настроению. И оно наступает, потому что есенинские строчки звучат иначе:
Я читаю этот необычный дневник, и мне кажется, что давно знаком с его автором, женщиной из Белграда, мне хорошо известна ее жизнь и близко ее тонкое, благородное поэтическое сердце.
Я сказал обо всем этом Душице, сказал ей много хорошего, чего не мог не сказать, спросил, откуда она так знает русский язык и русскую поэзию.
— Сама учила, друзья помогали.
И тут кто-то сказал:
— Душа, Душа, ты сербка, а душа у тебя русская.
А Душица ответила:
— У нас у всех душа одинаковая. Потому что мы — родные.
ПЛЕВЕН СМЕЕТСЯ
В болгарский город Плевен я приехал на фестиваль сатиры и юмора. Сатирические фестивали стали в стране традиционными. Собираются люди в «Народном читалище» и по нескольку часов слушают, как соревнуются острословы, смотрят сценки в исполнении комедийных актеров, принимают гостей — писателей-сатириков, художников-карикатуристов.
И это — не концерты. Это действительно фестивали, состязания с почетными призами, с вручением премий. Главный член жюри — публика. Публика сидит на фестивале по десять-двенадцать вечеров, судит и рядит.
Это похоже на народный праздник, праздник смеха.
Помню, выступал блестящий мастер юмористического рассказа Генчо Узунов. Зал ловил каждое его слово, поминутно разражался смехом, аплодисментами.
И именно в эти минуты, минуты всеобщего веселья, перед моими глазами замелькали события прошедшего дня.
В Плевен я приехал утром. А потом до самых сумерек ходил но этому городу, городу-музею, где каждый камень говорит о русской воинской доблести и о братстве русского и болгарского народов. В парке имени русского генерала Скобелева есть аллея, устланная черными, красными и белыми камнями. Черные символизируют турецкое иго, под которым находился болгарский народ, красные — кровь, пролитую за освобождение Болгарии от этого ига, и белые — свободу.