Десантник посмотрел на него тусклыми глазами, кивнул и медленно убрел к транспортной кишке.
Подошел техник и, смущаясь от странной тишины, доложил, что аппаратура готова.
– Вы как хотите, ребята, но я выступать не готов, – глухо сказал генерал. – Не могу. Извините.
– Так сыны Даждь-бога убиты? – недоуменно спросил полковник-делегат. – А с кем тогда договариваться? Кто у вас сейчас командует вообще?
– Не дождетесь! – вдруг громко сказал лейтенант Гром, рубанул воздух ладонью и решительно шагнул в сферу трансляции.
– Мы дети Даждь-бога, и правила наши просты!.. – загремел над площадью его яростный, многократно усиленный голос.
Генерал Кожевников качнулся на непривычных протезах, поморщился от боли и положил руку на твердое плечо лучшего выпускающего «Локи», пацифиста, интернационалиста и стихийного философа-рутеника месье Берга.
– Не плачь, старина, – пробормотал он. – Жизнь – она… идет. Мы живы – нам и тянуть эту ношу, так получается. Ты да я, да Клаудия, да Андрей поправится, да еще вот этот художественно одаренный мальчик… и вообще нам везет на талантливых лейтенантов, месье Берг. Справимся.
– … И мы – не погибли! «Тринадцатый» жив! – грянуло над площадью и всей обитаемой вселенной…
– Ты откуда все это взял? – удивленно спросил его генерал.
– Из философии рутеников, – пожал плечами лейтенант. – Из концепции Даждь. Но вообще это просто логичное продолжение начинаний нашего императора, очевидные решения.
– Очевидные, говоришь? – усмехнулся генерал. – Кому как. Лично мне император сказал, что взял идеологию из старых песен. Вроде как они – отражение чаяний народа. Я посмотрел из любопытства, и знаешь, что скажу… не столь важно, о чем там поется. Гораздо важнее – о чем НЕ поется. О деньгах там ни слова, вообще о богатстве. И о карьере. И о превосходстве над ближними. И о многом другом, к чему мы прежде так стремились…
– Я тоже посмотрел, – кивнул лейтенант. – Все посмотрели. Из любопытства. О чем поется – тоже важно. Как там… «просто надо быть правдивым, благородным, справедливым, умным, честным, сильным, добрым – только и всего». Вот это можно прямо считать одним из постулатов Даждь. Даждь – это в принципе очень просто…
– Просто?! – возмутился генерал. – Простые решения – самые сложные в реализации! Ты представляешь, как это сделать? Я – нет!
– Никто не представляет, – подал голос месье Берг. – Но нам везет на лейтенантов. И «тринадцатый» с нами. Справимся.
Кто-то скажет – так не воюют. Кто-то скажет – так не пишут. Это правда, но… для сказок. А все, кто бывал на войне, подтвердят – там убивают. Летно-подъемный состав выбивают в среднем за три месяца боев, таков непреложный закон, не обойти его, не обмануть.
Я сам был там и еле уцелел, я знаю.
Мои герои замахнулись на устои общества, были готовы заплатить за это – и заплатили самой надежной из валют. Жизнь бесценна, перекроет любые кредиты.
И вообще – кто из начавших революцию смог увидеть ее результаты?
Только я, но я живу вечно.
Да, так не пишут, но я следую правде и не отступлюсь.
Сыны Даждь-бога погибли, но успели сделать то, о чем в двадцатом веке мечтали мы. Почему не удалось нам? В двадцатом веке не было сынов Даждь-бога. И не было «тринадцатого». Откуда им взяться в обществе прямоходящих хищных?
Я сам из тех времен, я подтверждаю.
Жизнь продолжается
– Мой адмирал! Не вернете Клондайк в лоно Европы – откажусь от бремени кайзера! – заявил Ежи Радзивилл и непреклонно уставился на Штерна.
– О, уже монаршие нотки в голосе прорезались! – проворчал адмирал, примеряя рубашку. – Значит, в очередной раз откажешься… Зачем тебе война за Клондайк?
– Адмирал! Там наш основной завод расходников! Мы на чем летать будем?!
– Сыны Даждь-бога… – адмирал придирчиво осмотрел себя в зеркало, поморщился и снял рубашку, – так вот, сыны Даждь-бога обещали, что… не станут препятствовать нам получать с Клондайка продукцию… у них нет намерений вмешиваться в ценовую политику наших предприятий…
– Там – ремонтные доки! Военные ремонтные доки!
– … и они не полезут в работу ремонтных доков. Наши учебные заведения их также не интересуют, как и наши пансионники, наша администрация и наша полиция… Что тебе еще надо, Ежи?