– Вот чертовщина проклятая, – сказал с досадой Тимофей, разглядывая огромные прожжённые дыры в своей брезентовой одежде. – Хорошо, не успел сильно обжечься.
Он трясущимися руками достал из рюкзака бутылку спирта и сделал из неё глоток. Всё ещё морщась от боли в обожжённых руках и спиртовых паров, он подал бутылку Кириллу, а когда тот отрицательно покачал головой, сунул её в руки Богдану со словами:
– Ты, Богдан, выпей, выпей. Всё уже кончилось. Ушла она. Не придёт уже сегодня.
Голос Тимофея был неожиданно заботливым, хотя Кирилл ожидал всплеска обвинений в трусости. Богдан с остекленевшим взглядом чёрных глаз глотнул спирта, закашлялся и выпрямился, сидя на земле. Тимофей, обращаясь к Кириллу, сказал:
– Это у него с Африки ещё. Напугали там его колдуны местные. Есть там такие – будто бы, если невзлюбят тебя, то до смерти доведут своими заклинаниями. А особый почёт у них там – белого человека извести. Хотя и не очень-то я в это верю, а всё равно как-то не по себе было… Мы, когда в столицу их приехали, сразу к местному главному колдуну пошли, он нам за пятьдесят долларов амулеты сделал. Каждому – свой, и каждый должен амулет всегда с собой носить и другим его не показывать. Я-то свой в полевой геологической сумке носил – из коры африканского дерева туго-туго сплетённый кокон с фигуркой человеческой внутри – душа якобы моя. И ничто меня не брало, даже местная болотная лихорадка. Как-то раз фаланга на меня упала – здоровенная такая, и ничего – не укусила. Лев меня даже не тронул – мимо прошёл в десяти метрах, когда я пробу брал. А Богдан амулет свой выбросил сразу, а ещё потом и одного старика колдуна обидел… Тот его и напугал до смерти. Там эти чёрные колдуны-вуду на каждом шагу…
Тимофей сел на упавшее дерево и принялся стягивать со своих ног резиновые сапоги со словами:
– Богдан говорит, что пришёл тот дед-колдун к нему ночью и в гиену превратился, сожрать его хотел. – Он хмыкнул. – Я-то этому не верю, сказки всё это. А вот в гипноз – верю. Загипнотизировали Богдана, вот и боится он с тех пор всего, с колдовством связанного…
Тимофей замолк, словно осознав противоречивость своих собственных слов. «Как будто не ты только что крутился и кричал на всю тайгу… А говоришь, что не веришь», – с какой-то неожиданной мстительностью подумал Кирилл, а вслух спросил:
– Тимофей Павлович, вы сказали, что она больше сегодня не придёт. А она – это кто?
Тимофей посмотрел на небо, которое за последние десять минут затянулось хмурыми облаками, и сказал вполголоса:
– Это шаманка, хранительница этих мест.
***
«Ну, всё, возьму последний шлих на этом ручье и пойду к Комнэ», – решил Кирилл, осторожно пробираясь по берегу вверх по течению неширокого извилистого ручья. Перешагивая через поваленные деревья и обходя непроходимые заросли молодого ивняка, он всматривался в прихотливо извивающиеся меандры, отыскивая взглядом место для промывки. Богдан шёл за ним следом, не выпуская Кирилла из виду. После той ночи он будто надломился, движения его, прежде спокойные и уверенные, стали мелкими и суетливыми, идя по тайге, он часто оглядывался по сторонам, вздрагивая от малейшего шороха и не выпуская из рук карабина. Ложа и цевьё дорогого «маннлихера», сделанные из ценных пород дерева, обуглились и почернели, оптический прицел после того, как карабин упал в костёр, пришёл в негодность.
Конечно, Кирилл давно понял, что эти люди ищут золото для себя или по чьему-то заказу. «Надо же, – думалось ему, – а я ведь и не подозревал даже, что в наше время существуют такие вольные старатели, джентльмены удачи, на свой страх и риск рыщущие по тайге в поисках добычи».
И ещё он чувствовал всей кожей опасность, которая словно висела в воздухе, опасность, источником которой были его новые знакомые. Но ему нравилась такая жизнь, нравилось бродить по нехоженым местам тайги, ночевать на мягкой моховой постели под кронами огромных кедров, елей или лиственниц с десятисантиметровой толщины корой.
Каждый вечер после долгих переходов Кирилл ложился на землю, дождавшись, когда погаснет костёр, и смотрел на звёзды, казавшиеся такими огромными, что представлялись ему белыми отверстиями в угольно-чёрной ткани небесного свода. Названий звёзд и созвездий он не знал, давая им свои собственные, придуманные им самим имена. Созвездие Скорпиона он назвал Ковшиком, в его ручке выделялась яркая крупная звезда, которую астрономы называют Антарес, он назвал её Большой Рубин за её розовато-красный, как ему отчего-то казалось, цвет. Был ещё и Малый Рубин – звезда Арктур, альфа Волопаса, созвездия, которому он не дал никакого названия просто потому, что заснул, рассматривая его ночью. Ещё одно зодиакальное созвездие, Стрелец, показалось ему похожим на бегущую охотничью собаку, задравшую вверх голову, и он так его и назвал – Лайка.