Кирилл громко засмеялся – как же это он раньше не понимал, что главное в этой жизни?! Богдан удивлённо посмотрел на него и снова склонился над лотком, промывая очередную пробу, а Кирилл перебирал закоченевшими, бесчувственными от холодной воды пальцами крупные золотые чешуйки и бессмысленно улыбался. Золото блестело нестерпимо ярко, хотя и наступили длинные сумерки северного лета.
«Да я же стал похож на Тимофея, – внезапно понял Кирилл, – это же она, золотая болезнь! Я даже стал подёргиваться так же как он, мыслить как он… За что? Я же не хотел сделать ничего плохого…». Внезапно голова его закружилась и загудела, в глазах стало черно – это один из забытых было приступов настиг его.
«Я ослеп!» – мелькнула паническая мысль, а следующей мыслью было вскочить и бежать, но Кирилл с ужасом понял, что перестал ощущать руки и ноги, что не может произнести ни слова, ни звука.
Он сидел и сидел, тупая боль в глазах и голове не унималась, но Кирилл не обращал на неё внимания – она уже не имела значения перед лицом болезни более страшной, от которой нет надёжных лекарств. Ослепший и оглохший, сидел он в абсолютной темноте, покорно готовый принять всё, что даст ему судьба.
Внезапно боль стала стремительно нарастать, и в голове с оглушительным треском лопнула какая-то невидимая нить. Сознание его озарилось ослепительным светом, словно сверхновая звезда вспыхнула в старой, угасающей галактике. Невыносимо яркие образы звёзд, загадочных существ, неведомые пейзажи как в фантастическом калейдоскопе мелькали перед его глазами, и Кирилл понял, что умирает, что наконец-то пришло избавление, и перед лицом неминуемой, как ему казалось, смерти он взмолился к чему-то, чему не молился никогда раньше.
Последней мыслью, последним чаянием его было – просить прощения. Прощения за всё, что сделал или не сделал он за всю свою, как он считал, бесполезную жизнь, за все те обиды, настоящие или же выдуманные, которые нанёс он своим ближним. И не только за себя просил он сейчас прощения, а и за всех людей, живущих теперь и живших когда-либо на Земле, и даже за тех, кто не родился ещё и только собирается прийти сюда когда-нибудь через миллиард лет.
Он просил прощения за людскую неугасимую алчность, за мириады убитых ради забавы животных и птиц, за уничтоженные леса и искалеченные рудниками горы, за выкачанные из земли нефть и газ, за отравленные реки…
«Прости нас, не ведаем, что творим мы, не знаем мы выхода из тюрьмы этой…», – беззвучно взывал он, не ощущая, как очищающие слёзы текут по его щекам.
Но если бы спросить его тогда, к чему или кому он взывал, не смог бы он объяснить, кто может его слышать в этот момент и кто может помочь ему. Не надеялся он на помощь или ответ, ничего не просил, кроме прощения, и даже мысль просить спасения от смерти померкла бы в ярчайшем свете грандиозных галактик и звёздных туманностей, раскинувшихся перед ним.
Нескончаемое великолепие ослепительных многоцветных звёзд, сливающихся в едином порыве жизни, планетных систем, движущихся согласованно во Вселенной вокруг огромных, наполненных звёздами галактических центров, создавало неразрушимое единство и невыразимую гармонию. Прекрасные неземные звуки сопровождали движение звёзд и планет. Понимание своего единства со всем сущим озарило разум, ему открылось всевидящее присутствие, неизъяснимая любовь которого ко всем сознающим существам Вселенной поддерживает всё живое.
Вся невообразимо сложная и многообразная жизнь направлялась и организовывалось из единого центра. Не было возможности увидеть, где находится этот центр, сияющие волны невыразимой любви накатывали отовсюду одновременно, проходили сквозь всё, встретившееся на их пути, и уносились вдаль, в бесконечность – к краю Вселенной. Он с невыразимой радостью понял, кто он есть на самом деле, осознав, что может, как альбатрос в плотном морском воздухе, парить в межзвёздном эфире от звезды к звезде, и полетел, нимало не заботясь об оставленном где-то далеко теле. В этот момент, казалось, все звёзды одновременно взглянули на него, и он растворился в гигантской силы свете, лившемся отовсюду.