В дальнейшем, в 1929–1930 гг., А. Доржиев и Ш. Тепкин неоднократно обращались в НКИД с той же просьбой, но всякий раз, под тем или иным предлогом, получали отказ. Не добились они удовлетворительного ответа и на свое ходатайство во ВЦИК о пересмотре «возрастной нормы» для хувараков (подавалось дважды: летом 1928 г. ив январе 1929 г.). По всей видимости, в Москве в конце концов оставили идею «воздействия» на Далай-ламу через лам-обновленцев, тем более, что само обновленческое движение практически сошло на нет на рубеже 1930-х.
Отказавшись от посылки к Далай-ламе буддийской делегации или по крайней мере одного делегата от лам-обновленцев, Москва тем временем отправила в Лхасу своего человека. По сведениям британской разведки, осенью 1928 г. в столице Тибета появился новый советский агент — бурят по имени По-ло-те или Кухи-чи-та[511], также известный среди лхасцев под прозвищами «Бурятский нойон» и «Толстый монгол». Очевидно, речь идет о Булате Мухарайне, имевшем довольно тучную фигуру (П. К. Козлов в путевом дневнике своей последней экспедиции называет его «толстый Мухрайн»). Последний по возвращении из Лхасы осел в Улан-Баторе, где устроился на службу в каком-то монгольском учреждении и в то же время поддерживал тесные контакты с советским полпредством. В июле 1926 г. П. М. Никифоров отправил Б. Мухарайна на разведку для обследования торгового, главным образом шерстяного, рынка в районе Кукунора-Цайдама[512]. Из поездки Б. Мухарайн вернулся в мае 1927 г. Вполне возможно, что позднее — в 1928 г., — когда НКИД стало известно, что Далай-лама не будет возражать против советских торговых операций на территории Тибета, бурята решили отправить с тем же заданием в Лхасу, где он пробыл, если верить британской разведке, до 21 февраля 1930 г., т. е. почти полтора года(!). О результатах его поездки нам ничего не известно. По донесениям же сиккимского резидента Дж. Л. Уиера, По-ло-те неоднократно встречался с Далай-ламой и, как кажется, сумел произвести на него благоприятное впечатление. Он также нанес ряд визитов тибетским сановникам, но особенно часто По-ло-те видели в Дрепунгском монастыре, где проживал его помощник, монгол по имени Цультим[513]. Одним из главных информаторов Дж. Л. Уиера являлся Хан Сахиб Файзула, глава ладакских торговцев в Лхасе, с которым Б. Мухарайн, очевидно, также свел знакомство.
Здесь важно отметить, что успех советской политики в Тибете П. М. Никифоров связывал прежде всего с установлением взаимовыгодных торгово-экономических отношений между двумя странами. В 1929 г., уже в качестве председателя Госплана в Средней Азии, он задумал организовать научно-торговую экспедицию в Тибет для обследования сырьевых, преимущественно шерстяных, районов в северо-западной и центральной части страны (шерсть была основной статьей тибетского экспорта). Кроме этого, экспедиции предстояло заняться поиском доступных автомобильных путей между Западным Китаем и Лхасой, географическим и геологическим обследованием малоизученных областей Тибета, а также «наброской возможных воздушных путей»[514]. (Идея воздушного сообщения между Улан-Батором и Лхасой особенно занимала в эти годы П. К. Козлова, который даже собирался отправиться в Тибет на дирижабле!)[515] Все прежние русские научные экспедиции в Тибет, включая экспедиции Пржевальского, Цыбикова и Козлова, П. М. Никифоров оценивал весьма негативно, поскольку, с его точки зрения, они не уделяли достаточного внимания экономике страны. «Экономика у наших исследователей всегда была на последнем месте, — писал он в проекте докладной записки по организации новой тибетской экспедиции, — и поэтому в отношении познания Тибета мы оказались совершенно разоруженными, что указывает [на то], что наши связи с Тибетом до сих пор не имеют маломальских реальных оснований»[516]. П. М. Никифоров также отмечал плохую изученность путей в Тибет: «мы ничего не знаем, может ли быть применен автомобиль для передвижения по Тибету, возможно ли устройство бензиновых баз и т. д.». Недостаточными, по его мнению, являлись и сведения о географии Тибета.
«Единственно правильной и реальной связью нашей с Тибетом, — писал П. М. Никифоров в проекте докладной записки по организации экспедиции, — может служить установление неофициальной, на первых порах, торговой связи с тибетским рынком, т. е. необходимо под фирмой частных лиц, купцов начать проникновение с нашими товарами на тибетский рынок. На основании заявления Далай Ламы нашему агенту Чапчаеву нужно полагать, что наши торговые операции встретят в Тибете со стороны тибетского правительства благоприятное отношение…»[517].
511
OIOC: L/P&S/11/277. Конфиденциальное письмо английского политического агента в Сиккиме Дж. Л. Р. Уиера, индийскому правительству от 6 ноября 1929 г. См. также: L/P&S/10/1113, pp. 84–85. (Note on the Soviet Agent in Lhasa). Что касается имени Кухи-чи-та, то оно, как кажется, имеет бурятское происхождение и может пониматься двояко: 1) человек родом из деревни Кусочи (близ Цугольского дацана в Агинском аймаке) или 2) бледнолицый («кухи») из Читы. Возможны, конечно, и другие интерпретации.
512
См.:
514
РГАСПИ. Ф. 144, on. 1, д. 42, л. 5 об. (
515
ГАРФ ф. 5446 оп. 37 д. 11. Письмо П. К. Козлова Н. П. Горбунову от 20 января 1929 г. Сама идея такого полета была заимствована Козловым у норвежца Руаля Амундсена, совершившего в 1926 г. перелет на дирижабле через Северный полюс. «И вот, когда еще недавно, так много говорилось и читалось, так много рассуждалось в связи с гибелью Амундсена, читаем мы в письме Козлова, встал на сцену дирижабль. Для дирижабля не надо баз, дирижабль „возьмет“ все заставы и т. д. Дирижабль не обмерзнет даже над горами Тибета. Дирижабль от Урги, последней своей посадки, возьмет курс на Ю. З. — на Лхасу и, чудовищно сказать, вдвое суток доплывет по воздуху от столицы Монголии до столицы Тибета!» (Л. 24 об.).