Крачкова, вдова мещанина Крачки, уже лет двадцать господствовала в продымлённой шынке с красной решёткой, обрамляющей и стол, заставленный жбанами, и вход в погреб, всегда наполовину открытый.
Лавки, печь, дубовый стол, полки, заставленные тарелками, мисками, ложками — составляли хозяйство избы, в которую забегала городская толпа, бродяги, на пиво, на славный марзец пани Крачковой.
Вокруг у красных жбанов разговаривали священники из Подгорья, из околиц Кракова, старшие жаки, костёльные звонари, бедные мещане и поденщики.
Там пилигрим в чёрном платье, шляпе с широкими полями, украшенной ракушками, с жёлтой тыквой у пояса, посохом в руке рассказывал истории своего путешествия собравшемуся обществу; дальше старый костёльный певчий красноречиво описывал экспедицию в Румынию, где добился славы и инвалидности; ещё дальше звонарь угощал старую бабку из-под костёла, поверяя ей тайны паперти и историю последних похорон, во время которых происходили чудеса.
За столом сидела важная, неизмеримой тучности, красная и лоснящаяся пани Крачкова. На её голове небрежно скрученный яркий платок не вмещал, однако, всех седых волос, которые выбивались из-под него космами. Некогда голубые, а теперь серые, бледные глаза, безумные и дикие, ходили неустанно из угла в угол избы. Уже наполовину глухая, она догадывалась, однако, помогая себе взглядом, чего кому и сколько было нужно. Наливала и высылала по комнате через маленького оборванного мальчика, который вместе с чёрным котом сидел у её ног, дожидаясь приказов.
В то время, когда еврей, открывая дверь, внимательно заглянул в шинку, пилигрим в шляпе с широкими полями во весь голос рассказывал о своём путешествии, недавно совершённом в Рим; все слушали его с напряжённым вниманием, даже пани Крачкова, котора при глухоте была понятлива и догадлива. Костюм рассказчика говорил ей то же, что уста, потому что не первого пилигрима слушала.
— Прежде чем достигнешь Рима, дорога ужасная и далёкая, братья, — говорил пилигрим. — Сначала скалы и горы, такие, что не только тучи об их верхушки задевают и разрываются, но месяц иногда рогом зацепится и сядет, пока ветер его не вырвет. Что наши горы и скалы по сранению с теми! Зёрна песка при тех. Год идёшь вверх и год нужно спускаться. Потом долина, но пройти долину трудно, потому что щетинится камнями, так, что с одного на другой нужно скакать, потому что иначе пройти нельзя. О поглядеть, как в пещере, вокруг горы. На верхушках их снег, в середине осень, ниже — лето, ниже — весна, а ещё ниже только такая пора года, как везде. Проскокав долину, снова горы. Часто между горой и горой протекает река и над ней в полтора мили висит мост.
Что за мост! Трухлявая палка над пропастью, а подскользнёшься, то лети к Господу Богу, amen тебе! То снова на вершинах гор будут замёрзшие пруды. И если бы хоть по-людски, как у нас, гладко, но где там! Господствуют там великие ветры, сугробы возвышаются на несколько десятков локтей, а мороз бывает такой, что весь сугроб от ветра костенеет, затвердевает, и так всё время озеро замерзает. Поэтому взбираешься с глыбы на глыбу, а кое-где скачешь через воду, что ещё протекает. Затем дальше снова горы. Но тут уже другое, из середины их, потому что там есть адские ворота, извергается постоянный дым и пламень, летит пепел и камни, валит серный пар. У этих адских ворот нет никакой стражи; иди, куда хочешь, паспорт у тебя наверняка не спросят. Ночами слышен и грохот, и крики осуждённых, и ужасные стоны, так, что те, что живут там поблизости, никогда не спят от страха, пожалуй, только одним глазом и то стоя.
— А как же там люди живут?
— Так же, как и тут, в силу привычки, и даже край, если бы не то, что там дорога в ад, весьма плодородный, добрый и удобный. Виноград растёт, как у нас капуста, а на деревьях висят золотые и серебряные яблоки.
Как раз на эти слова вошёл еврей и позвал:
— Лагус!
Дед, который, сидя на полу, оперевшись на лавку, с заинтересованностью слушал рассказ, поднялся, дабы посмотреть, кто его зовёт, а, увидев кампсора, дал ему знак рукой и вышел к нему.
Оба потом спешно удалились от шиночки пани Крачковой и между ними зывязалась следующая беседа:
— Слушай, Лагус, ты не забыл дороги в Венгрию?
— Я? А как вы хотели, чтобы я её забыл, не так это давно.
— Недавно, правда, как провожали цыган и краденных коней туда, и были пойманы.
— Зачем это вспоминать, мой ребе (учитель)?
— А нужно вспомнить, — добросил еврей, — потому что должен.