— Ну, ну, я помню.
— Ну вот, я тебя сам хочу выслать в Венгрию.
— С чем, с кем, зачем? Вы? Уж не с краденным конём?
— Лучше, потому что, может, с краденным ребёнком.
— Гм? Христианским?
— Хотя у него ни жизни, ни веры отобрать не думаю, и я его не высылаю, а только помогаю.
Он пожал плечами.
— За деньги, — сказал Лагус.
— Разумеется, за деньги, и вы также не бесплатно пойдёте.
— Само собой.
— Я вам укажу место, куда его под расписку отдадите, а, вернувшись, получите что вам причитается.
— Что это за ребёнок? — спросил Лагус.
— Тебе на что знать? Ребёнок… достаточно… Не нужно. Потерять его не хотят, только вышлют. Вот, это всё.
— Скажите мне, однако, что это за ребёнок, потому что, кто вас знает, не повесят ли за это, а мне уж не хотелось бы на старости лет.
— Ну, это и молодому ещё горше не хочется.
— Старый предпочитает спокойствие, — сказал Лагус, — человеку уже не в Венгрию ходить, а лучше под костёлом лежать с протянутой рукой. Не сегодня-завтра затянутся мои раны, которые оставили на моих ногах лютик и волчье лыко, только и сыплется милостыня и без Венгрии. Что же это за ребёнок, пане ребе?
— Что тебе об этом знать? Я тебе на руки отдам, а ты, как бывало, коня поведёшь.
— Много ему лет? — спросил Лагус, глядя в глаза еврею.
— Ну, ребёнок… четырнадцати-пятнадцати лет.
— И болтает мне о ребёнке! Это юноша.
— Юноша и ребёнок — всё одно.
— Ребёнка на руках понесёшь, а такого хлопца как вести?
— О! Ва! За руку, а хоть бы связав.
— Тогда люди увидят.
— Какой ты глупый, Лагус, — сказал еврей, отворачиваясь, — он должен пойти с тобой по доброй воле.
— Ну, тогда зачем же его вести?
— Один он не сможет, — сказал Хахнгольд насмешливо.
— А захочет ли он пойти добровольно?
— Я научу тебя, что ты должен говорить.
— И какая же за это плата?
— Плата? Ну, ну… как отведёшь, тогда поторгуемся.
Лагус покивал головой.
— Конечно! Ты во всём такой мудрый, а я не во всём глупый.
— Во-первых, примишься ли ты за это?
— Почему нет? Но это смотря какая оплата. Потому что, видите, я такой, что и, сидя на месте, клянчу, во-вторых, что я теперь себе ноги покалечил, это должно до дороги зажить, а потом, вернувшись, калечить снова, наконец и работа, и хитрость что-то стоят. Нужно хорошо поторговаться и деньги на руку.
— А кто мне за тебя поручится? — спросил еврей.
— А мне за тебя кто? — отвечал Лагус.
— Ты что, не знаешь, кто я такой, и где бываю, и с кем имею дела. Разве ты не знаешь меня?
— А кто тебя знает, кто ты такой?
Еврей нетерпеливо сплюнул.
Наступила минута молчания.
— Ну, хочешь ты или не хочешь? — спросил еврей.
— Хочу, я тебе говорю, что хочу, но так, как я сказал, соглашение и деньги вперёд.
— Посмотрим, — сказал Хахнгольд и быстро ушёл.
Дед постоял минуту на месте, подумал, посмотрел на еврея, потом вернулся назад в шинку, кивая головой.
Агата, которая из-за угла подслушала весь разговор кампсора с Лагусом, ни на минуту не сомневалась, что речь была о сироте Мацке. Побледнев от страха, она хотела сразу бежать к нему, но, не зная, где его искать, должна была с отчаянием в сердце остаться. Села на улице и плакала.
Еврей тем временем бежал к бурсе, сениорем которой был пан Пудловский, тот таинственный человек, которого мы видели в начале этого романа. Он проскользнул под домами как тень и в сером сумраке добежал до его двери, как всегда закрытой на замок. Прежде чем потянуть за козью лапку, кампсор обернулся, желая спросить о сениоре озорных жаков, и первый, кто ему попался на глаза, был Мацек, сидевший с книжкой в руке на лестнице.
Еврей жадно скользнул к нему.
— А я всегда с вами должен встречаться.
— Правда, это вещь особенная, — ответил жак, поворачивая глаза к книжке, — кто-нибудь бы сказал, что вы меня преследуете.
— Я? Почему? — смеясь, воскликнул враждебный Хахнгольд.
— Почему? Разве я знаю.
— А я знаю, — сказал другой подошедший жак. — Евреям нужна христианская кровь на Пасху и выбрали тебя, наверное.
Мацек побледнел, Хахнгольд стиснул уста и обратил искрящийся взгляд на говорящего жака, который во всё горло смеялся.
— Пан Пудловский у себя? — спросил живо и неожиданно еврей.
— Спросите у козьей лапки, она вам скажет.
— Я предпочитаю спросить вас.
— А мы почём знаем? Как учёба закончится, магистр летит и закрывается, а где находится и что делает, никто уже потом не знает. Спросите у козьей лапки.