Они ни слова не говорят друг другу. Просто целуются, как подростки, в первый раз легшие в одну кровать. Рваный ритм так похож на сигнал о помощи, который Сэм целует морзянкой. Он приправлен солью и горечью, и это только усиливает нереальность происходящего. От паха снова поднимается волна возбуждения, и еще Сэм чувствует, что Дин тоже на взводе. На десятый или, может быть, сотый раз легкость исчезает, и они целуются уже по-настоящему - впиваясь друг в друга, разделяя дыхание, вкладывая жизненную силу. У Сэма стоит так, что больно, и больше всего сейчас он молится о том, чтобы Дин не останавливался, чтобы это не прекратилось. Потому что боль отступает. Потому что отчаянье стирается из души. Потому что у него поднялась температура, а Дин рядом кажется таким прохладным, и это - как спасение. Потому что ему нужно хоть что-то, чтобы заполнить пустоту в сердце, а кто, кроме брата, может быть так близок? Потому что… еще множество причин, о которых Сэм не хочет думать, а хочет просто отдаться происходящему. Просто отдаться. Поэтому он отвечает на поцелуй - не думая.
Когда Дин открывает, наконец, глаза, в них нет ни страха, ни удивления. Они не похожи на зеркала, подернутые дымом того, что все пофиг, как это бывает обычно. Они плавятся нежностью и беспокойством. Сэм хочет попросить его дальше, но Дин едва заметно двигает головой в отрицательном жесте, приподнимается на локте и снова накрывает его рот своим. И Сэм тут же понимает, что это правильно, потому что любое слово может нарушить ту нереальную близость, которая возникла между ними. Это похоже на сумасшествие. Проклятье, это и есть сумасшествие, помрачение рассудка. Сэм прижимается к бедру Дина безнадежно стоящим членом и трется об него, совершает мелкие рефлекторные движения, не замечая этого. Чтобы было удобнее, он закидывает ногу выше и коленом чувствует, что Дин тоже пришел в боевую готовность. Тянет руку вниз, проезжая брату по груди и животу, и дотрагивается. Дин резко вздрагивает.
Сэм думает, что сделал что-то совсем не то… но ведь он и сделал что-то совсем не то… и что сейчас Дин сбросит его с кровати одним ударом и будет долго орать. Но вместо этого Дин выскальзывает из его тисков, чтобы повернуться лицом, и приникает к Сэму всем телом. Губы снова сталкиваются в поцелуе. Дин зарывается пальцами в длинные волосы на его затылке и прижимает к себе сильней. Теперь они двигаются синхронно, все ускоряя темп и превращаясь в бешенное животное о двух спинах. Возбуждение затопляет разум, оставляя одни голые животные инстинкты. Плевать и на разницу пола, и на разницу крови, им нужно это обоим. Сэм чувствует, как другой рукой Дин мнет стомые мышцы на его загривке, и это приносит невероятное облегчение. В темноте слышно только рваное дыхание.
Джессика была единственной у Сэма, но, занимаясь с ней любовью, он никогда не расслаблялся полностью. Никогда не отдавался полностью. Всегда контролировал окружающую действительность хотя бы самой малой частичкой разума. Сейчас, с Дином, все не так. Дин - единственный, кому он доверяет, и с кем можно ни о чем не думать, можно расслабиться, можно не притворяться. Сэм закрывает глаза и полностью растворяется в ощущениях. Он не знает, что делает с ним брат, что становится так хорошо, и отодвигается ужас, бежит и прячется. Он не знает, делает ли с ним Дин вообще что-нибудь, или это его собственное воображение строит защитную раковину и укрывает его, как жемчужину. Так похоже на объятия Дина, в которых Сэм и чувствует себя драгоценной жемчужиной. Плевать на все остальное, потому что сейчас во всем мире остались только они - друг для друга.
Они кончают одновременно. Не удивительно. Сэм стонет низким гортанным звуком. На несколько секунд Дин перестает дышать и только вздрагивает в его руках, а потом расслабляется так, что Сэму кажется, будто он потерял сознание. Разум тут же начинает атаковать паника, но Дин открывает глаза и улыбается - скользящей полуулыбкой. Паника сменяется истомой. Сэм, наконец, может расслабиться. Завтра его будет терзать чувство вины за то, что он позволил себе на короткое время забыть о Джессике, но это будет завтра. Сейчас он чувствует только, как отпускает напряжение - мышцы, нервы, сердце, чувства. Сейчас ему все равно, потому что нужно было хоть что-то, что заставило бы его переключиться, иначе к утру он был бы уже невменяем. Что-то, настолько же сильное. Что-то, что мог дать только тот, кто понимает, каково это - терять близких, составляющих смысл жизни. Теперь Дин - его смысл жизни. Дин и месть.
Время отходняка проходит, и надо подниматься и идти в душ, а потом снова преодолевать неловкость, и им обоим этого не хочется. Они оба вымотались до предела. Дин тянется рукой на пол и нашаривает свою футболку. Потом ее придется выбросить, но это не самая большая потеря в жизни. Сэм чувствует, как брат осторожно вытирает его, уже где-то на грани яви и сна. Ему больше не холодно и удивительно спокойно. Не холодно. Не страшно. Начался отлив забвения. Почти проваливаясь в забытье, он слышит шепот Дина:
- Полегчало?
Где-то Сэм это уже слышал. И точно знает, что будет дальше. И все равно выдыхает прямо Дину в шею:
- Дааа…
Напрягается, потому что думает, что Дин сейчас спихнет его на пол и скажет, что настала его очередь пожертвовать постель. Но вместо этого Дин обнимает его, натягивает одеяло повыше, закрывая их обоих едва ли не до макушек, и снова шепчет:
- Спи, Сэмми.
- И тебе, - невпопад отвечает Сэм.
И до утра ему не снятся кошмары.
*
Дин все таки спихивает его, но это происходит при свете дня, когда близость рассеялась вместе с рассветными сумерками, и они снова становятся братьями, а не любовниками. Все ночное кажется мороком, обманкой, наведенной фейри или еще какой хитрой нечистью. Время слабости закончено для них обоих, поэтому Сэм просыпается оттого, что его кости больно стукаются об пол. Дин сидит на кровати, скрестив ноги, и наблюдает, как младший братец вскакивает, и на его лице отражается вся гамма чувств от обиды до ярости.
- Дин! Какого хрена?
Дин смеется в ответ.
- Подъем, Саманта. Пора делать дело!
Сэм тянет на себя одеяло и закутывается в него. Его глаза немного припухли со сна. Несмотря на свой рост, он все равно выглядит подростком.
- Прямо так и побежал, - вяло огрызается он, но Дину и этого достаточно. Он специально провоцирует брата, чтобы тот не замыкался. Что угодно, лишь бы Сэм не ушел в себя и не начал угрызаться. Чувство вины - это у мальчиков-Винчестеров семейное, Дин по себе знает.
Он легко соскакивает с кровати и идет в ванную, по пути зашвыривая грязную футболку в мусорное ведро. Сэм кидает ему в спину:
- Придурок.
- Сучонок, - тут же отвечает Дин и расплывается в улыбке. Это у них как пароль-отзыв, означающий, что все в порядке.
Когда он возвращается, Сэм все еще в одеяле - сидит на краю кровати, нахохлившись и глядя на брата щенячьим взглядом. В этот момент Дин остро понимает, как сильно замыкает их друг на друге. Они оба, как ядра двойного светила, чьи орбиты вращаются порознь и вместе одновременно. Не станет одного, и другой сгорит в одночасье. Так и должно быть.
- Надо тебе что-нибудь раздобыть, а то всех тварей распугаешь. Своим оружием. Сэм Винчестер и его…
- Дин!
Сэм прерывает его ассоциации возмущенным возгласом и улыбается. Слабо, смущенно, но улыбается, и это успокаивает Дина лучше любых слов. Все у них будет хорошо.
Все у них будет…
Июнь-Июль 2011