Что-то щекотнуло затылок. Одновременно темя охватил гибкий обруч, и хотя прикосновение было мягким, даже как будто нерешительным, Лена почувствовала, что кресло прочно завладело её головой.
— Постойте, я же ещё ничего не сказала!…
— А зачем говорить, говорить не надо, все скажут приборы. — Лена видела только пухлые, быстро мелькающие руки мастерицы и слышала её уютный голос. — Вот, генограмма готова, теперь твоё слово да наш совет, как лучше сделать.
— Может…
— Сейчас, сейчас покажу все фенотипические варианты! Если какая модель понравится, можешь, конечно, взять и готовую, но не советую, не советую, тут, учти, индивидуальная нужна подгонка, вкус то есть, мы здесь как раз для этого, иначе, чего проще, зашёл в автомат, нажал кнопки, чик-чик — и красуйся! Мило, да фальшиво… Не-ет, дорогая, к генограммам да феновариантам искусство нужно, глаз женский, намётанный, понимающий. Верно?
Научные термины мастерица произносила с особым удовольствием, как бы смакуя их звучный и величественный смысл. Но Лена почти ничего не слышала, ибо к её коленям откуда-то сбоку скользнул экран, и то, что в объёме, движении и цвете там возникало, все эти сменяющие друг друга, такие разные и, однако, неуловимо схожие лица, были замечательными, но совершенно, совершенно чужими!
— Как, все это… моё? — пролепетала Лена. — Мне?
— Конечно, деточка, конечно! У тебя изумительно пластичный фенотип, просто прелесть. Загляденье выйдет, век будешь благодарить… Ну, что мы выберем?
— Но это же не я! — воскликнула Лена. — Не моё лицо!
— Ах, девочка, если бы ты знала, сколькие так говорят! И все ошибаются. Ведь человек сам себя никогда по-настоящему не видит. Смотрелась в зеркало, да? Ну и глупышка. Перед зеркалом нет лица, есть выражение.
— Да, но…
— И что видишь теперь — тоже не лицо, а модель, образец, заготовка. Все, все сделаем, твоё будет лицо, только эстетизированное. Эстетизированное, понимаешь?
Лена кивнула и вдруг расплакалась, потерянно и беззвучно, как покинутый в горе ребёнок.
Мастерица сокрушённо вздохнула.
— Ну вот… Ничего, доченька, поплачь, жизнь без слез что лето без дождика. Тоже, помню, в молодости горевала, как косу резала, слезу пустила, дурёха. Нет, детонька, хочешь быть красивой, будь модной. Ты мне, старой, поверь: отсюда не в слезах уходят, а в радости.
— Ах, вы не понимаете…
— И-и, милая, женщине ли не понять женщину! И хочется, и колется, и мама не велит. Так? Так. А почему не велит? У самой дочка, знаю. Рожала как-никак, воспитывала, моё, до последней родинки, дите. И чтобы оно… Вот мы какие, мамаши. Ещё подружки ревнивые. Ну ясно, и самой в первый раз страшновато. А как же, всяк себе бережёт… Ничего, все образуется, перемелется — мука будет. Я тебе что скажу…
Проворным движением надушённого платочка она промокнула чужие слезы.
— …Я тебе вот что скажу. Дело в том, доченька, что мы, женщины, всегда мечтали об этом. Ну да… Причёски, косметика, платья, обновки, соображаешь? Мы же не ёлки, чтобы всегда одним цветом. Мы женщины, нам нравиться надо. А природа, она же дура, ей всё равно, какой ты уродилась. И вот, наконец, к нашим услугам наука, эстетика, биопарикмахерская, а мы… Хуже нашего только мальчишки робеют.
— Как, неужели…
— Чистая правда! Один даже… Умора! Ну, не буду рассказывать, о клиентах, сама понимаешь, ни-ни. А ты молодец, уже и глазки распогодились… Так на чём остановимся?
— Ой, мне только чуть-чуть, самую малость! Ну там, на ваш вкус, немного подправить…
— Верно, милая, верно. Личико у тебя и так славное, много не надо, здесь тронуть, там подубрать… Уж я сделаю, глаз у меня такой. Ведь главное в нашем деле что? Наука, скажешь. Оно конечно, только в каждом случае ещё изюминку надо найти. Такую, чтобы красота заиграла. Без этого, будь ты трижды учёная, — фук выйдет, модная картинка получится, а не женщина. Курсы эти, генетика там, эстетика, премудрость всякая, а как до дела дошло, сразу поняли, что к чему, и нас, дур, ценить стали. На нашем искусстве все и держится. Так-то!
Говоря все это, мастерица не прерывала работу, её руки сновали, она что-то двигала за спиной Лены, что-то включала и выключала. Экран потух. Тихонько зажужжали какие-то сервомеханизмы, кресло плавно откинулось, в глаза ударил яркий свет лампы, но тут же сверху наплыла громада серебристого колпака, чмокнули, коснувшись лба, присоски, прикрывая лицо, выдвинулся щиток, на вид прозрачный, как забрало космического шлема, однако все вокруг сразу притушилось, и теперь, полулёжа, Лена различала лишь смутную белизну потолка. Затем в это туманное пространство вдвинулось неясное женское лицо, проворные пальцы укрепили на шее холодящие кожу контакты, зажимами прихватили мочки ушей, зачем-то огладили подбородок. Лену охватила мелкая противная дрожь, которую она силилась и не могла унять.
— Сейчас в моде египетский разрез глаз, — задумчиво проговорила мастерица. Её расплывчатое лицо колыхалось перед щитком как белесая медуза. — Ты как? Генотипу не противоречит.
— Нет! — Лена едва не рванулась.
— Спокойно, спокойно. — На плечо легла мягкая рука. — Моя обязанность предложить, сама понимаешь, мода. Не надо так не надо. Сейчас, сейчас подумаем, вчерне композиция уже готова… Губы почетче, верно? Строже. Глаза подсиним, сделаем весенними…