Впереди из елового перелеска затрещали винтовки, застучал пулемет. Рота остановилась. Спешиваясь, Евтич свалился в кустарник. И рассмеялся, точно упал на катке. До чего жалкое и смешное животное человек.
— Рота, ложись! — скомандовал он, поднимаясь с земли.
Солдаты устремились к опушке; Боре Валету не хотелось в оледеневшей одежде ложиться на оледеневший снег. Он остался там, на месте, и закурил сигарету. Редкие пули пели в вышине. За рядом деревьев, вдоль лесной дороги, он увидел большую поляну; она показалась знакомой. Бой разгорелся в гуще леса, поднимаясь к вершине Малена.
Связной из штаба батальона доставил письменный приказ. Евтич прочитал и задумался.
Уж не изобретает ли этот великий полководец маневр, какой-нибудь головоломный охват по лощинам? — спросил себя Бора, ожидая, пока Евтич заговорит.
— Приготовиться к бою. Ты, Лукович, займешь перелесок возле поляны.
— Всего-то? — ехидно ответил Бора и велел солдатам следовать за собой.
Они набрели на старую, мелкую траншею, полную снега, стали гнездиться в ней; Бора Валет вглядывался в валявшиеся на поляне трупы. Потом вылез из траншеи и не спеша, покуривая, пошел от одного трупа к другому; и здесь большинство было в подштанниках и рубахах, только оборванцы оставались в крестьянских гунях и штанах, с выпотрошенными пестрыми котомками — трупы, трупы. Смерзшаяся кровь. Смерзшиеся усы, пропитанные кровью. Затянутые льдом раны от шрапнели. Кое-кого уже присыпал снег. Из сугроба торчит голый синий зад. Изуродованные тела. Рассыпанные письма. Порванные фотографии. Веревка. Грязные тряпки. Возле убитых пустые сумки. Жалкая, ничтожная Австрия! И ты тоже грабишь мертвецов. Ворошишь трупы ради какой-нибудь тряпицы, куска галеты, табака. Эх, изгаженная Европа! Вы тоже натягиваете на себя вонючие окровавленные тряпки побитых сербских крестьян. Стервятники! Он остановился посредине поляны. Дважды выпустил струйку слюны. На весь мир.
Солдаты звали его. Он стоял к ним спиной. В перелеске гремел бой. Он не слышал, что ему кричали, не видел, как махали руками. Он стоял лицом к выстрелам: среди елок появилась пехотная цепь австрийцев, стрелявшая по нему. Он бросился в снег рядом с огромным покойником в исподней рубахе; голая грудь и окровавленная голова убитого служили ему прикрытием. Пули злобно трещали, шипели в снегу, дырявили мерзлый труп. Бора пытался зарыться, ковырял лед, разбивал его локтями и коленями: вокруг словно кружил осиный рой. Быть мертвым, застыть. Он дышал, прижав лицо к насту; затылок упирался в грудь заледеневшего трупа. Самому себе он казался скалой, торчащей посреди пустыни. Его взвод открыл ожесточенный огонь. Остановят ли неприятеля? Пули теперь вонзались не так близко от его головы, свистели выше. Бора приподнял голову, выглядывая из своего укрытия: австрийцы залегли под елками и стреляли. Кто первым пойдет в атаку? Будь жив Данило История, он бы не раздумывал. Бора стал считать австрийских солдат. Винтовок пятьдесят, пулемета нет. Чего ждет Евтич, знает ли он, где я? Вот глупая смерть, мама родная. Труп возле трупа. Пожалуй, им не хватит времени раздеть его донага. Если швабы не сделают этого, то свои сдерут и шинель, и обувь. Сербы. Труп перед ним дрогнул, дернулся. Целятся в меня, заметили. Он сунул голову в ледяное крошево, пытаясь зарыться в глубину. Сам себя хоронит. Он ненавидел себя. Презирал. Данило погиб как дурак, «геройски». А меня просверлят как идиота-некрофила. Какую же глупую надгробную, то есть надтрупную, беструпную, речь произнесет учитель! И попотеет, перечисляя мои достоинства. Стрельба утихла, прекратилась. Бора опять поднял голову, тяжелую, гадкую, приподнял над своим укрытием, над грудью покойника. Он не успел даже разглядеть швабов, лопнул винтовочный выстрел, просвистела пуля; он ударился лбом о ледяную корку. Стреляло несколько винтовок; его взвод ответил залпом. Больше он не осмеливался высовываться. Придется вот так, прикидываясь трупом, ждать своей пули. Или встать, чтоб тебя просверлили насквозь? Какую избрать смерть? Что менее глупо? С тех пор как он выучился читать, он сильнее всего ненавидел глупость и глупцов. Надо сделать то, что менее глупо. Ждать свою пулю. Ждать, уподобившись трупу. Не быть героем. Быть жертвой. Думать о галактике. О вращении Великого круга. Он не чувствовал его. Из упрямства я не могу верить даже в эту свою космогонию. Мелкая, жалкая выдумка. Стрельба по поляне опять прекратилась, зато усилилась в лесу. Полдень еще не наступил. Кто-то должен перейти в атаку. Он лежал на снегу и дрожал. Зубы стучали. Тело пронизывал холод. Увидят швабы, что он пока не стал трупом, и дадут по нему залп. Он напряг все силы, всю волю, чтобы замереть, сдержать стук зубов. Стынет, цепенеет тело. После гибели Данилы он не завел часы. Ночью они остановились. Хоть бы слышать их тиканье. Потянул руку к карману, он лежал прямо на них. Покопал пальцами снег, чтобы забраться в карман, нащупать часы. Начали стрелять: первых пуль он не услышал. Заметили, когда зашевелился? Но он заведет часы и будет их слушать. Пусть его так и убьют. Труп, который слушает часы.