– Ваше общество придает реализму слишком большое значение. Я обратил на это внимание, когда был в Пеории.
– Правда?
Гарри Лиу поджал губы.
– Что такого замечательного в реальном мире? Атомы и пустота. Расскажу вам одну интересную вещь. В нашем обществе нам, пожилым людям, закон запрещает разрушать фантазии молодых. Точнее, мы, наоборот, придумываем волшебные сказки, в которые они верят.
– Я об этом слышал. Ваше правительство держит ученых на коротком поводке. Они не имеют права рассказывать правду о мире. То же и художники.
– Это верно. Как в Средние века. Наша наука и искусство приспособлены к общественной необходимости. Они служат политическим интересам.
– То есть являются рабами вашей новой религии. Вы это одобряете?
– Думаю, да.
– Хотите получить целую страну детей? Хотите, чтобы они не взрослели и не знали правды о мире?
Гарри Лиу улыбнулся.
– По-вашему, мы этим занимаемся? Возможно.
– Это зло. Кто вы такие? Новая церковь с новым папой, который правит народом железной кочергой, диктует ему, говорит, что думать, как поступать, во что верить…
– Да. Мы управляем ими сейчас. И надеемся, что настанет время, когда они смогут управлять собой сами. Нас уже почти нет, моих единомышленников, тех, кто знает, что мы рассказываем народу сказки. Фантазии. Те, кто придет за нами, поверят в них и назовут правдой. Они не захотят из них вырастать. Они не будут даже знать, что из них вообще можно вырасти. А я им не скажу, потому что нельзя. Таков закон. И это мудрый закон.
– Вы просто не хотите, чтобы они знали.
– Ради их же пользы. Атомы и пустота… Важны лишь социальные реалии. Их следует знать. Все прочие истины подождут. Искусство, наука. Мы снабжаем их мифами, мудрыми мифами. Как делала церковь. Наши мифы – не совсем мифы. Но они мудрые. В них есть смысл. Они помогут, когда в них будет нужда.
Верн и Гарри Лиу шли молча, никому не хотелось говорить. Наконец они подошли к огромным кучам шлака, вырытому в земле карьеру, вокруг которого все покрывал мусор и отходы фабрик и машин.
– Это конец, – сказал Верн, останавливаясь. – Отсюда дальше ничего больше нет. Можно возвращаться.
Они пошли назад.
– Ну? – не выдержал наконец Верн. – Что вы со всем этим будете делать? Теперь все ваше. Как вы поступите?
– Не знаю. Не мне решать.
– Но вы найдете этому применение? Или разрушите все до конца?
– Что-то, разумеется, будет разрушено. Нам нужны части, орудия, механизмы. Остальное будет переработано. Нам все придется изменить. – Гарри Лиу поддел носком ботинка камень, попавшийся ему по дороге. – Мы вывезем весь мусор. Снесем башни. Это место нуждается в основательной чистке. А потом в реформировании, преобразовании. Перемены должны наступить во всем.
– Ради благой цели, надеюсь.
– Благой? Благо, красота, истина. Сомневаюсь.
– Сомневаетесь?
Они поравнялись с велосипедом Гарри. Маленький китаец перебросил ногу через раму, сел.
– Я сомневаюсь в том, что подобные вещи существуют. Вспомните, что сказал ваш знаменитый судья. Пилат. Судья из Библии.
– Понтий Пилат.
– Он сказал одну очень хорошую вещь. «Что есть истина?»
– А Христос сказал: «Я есмь истина».
Гарри поглядел на него. Улыбнулся, хищно и сдержанно.
– «Я есмь истина». Точно.
По спине Верна пробежал холодок.
– Так вот оно что.
Гарри Лиу поехал прочь, уверенно держась в седле велосипеда, маленький худой человечек в линялой военной форме. Верн наблюдал за тем, как он подпрыгивает на камнях дорожки, с непроницаемым лицом сжимая обеими руками руль, уменьшаясь.
Верн повернулся, чтобы пойти назад. Но замер.
Гарри Лиу остановил велосипед. Верн озадаченно смотрел на него. Лиу пошарил в кармане. Достал что-то. Осторожно положил на землю и наступил своим кованым каблуком, вдавливая предмет в гравий. На солнце блеснули осколки.
Зажигалка Верна.
Верн вздрогнул.
– Бог мой. – Он повернулся и пошел назад, в офис. Когда он обернулся еще раз, Гарри Лиу уже не было.
– Бог ты мой. – Он покачал головой, изумленный. – Так вот, значит, как все будет.
Карл и Барбара медленно шли по тропинке. От солнечного тепла волосы Барбара начали подсыхать. Тоненький ручеек воды, который стекал раньше по ее шее, иссяк. Одежда больше не липла к ее телу. Хорошее настроение тоже понемногу возвращалось.