Эти экономические изменения в значительной степени объясняют, почему вмешательство церковных институтов в художественную деятельность в XIV веке постепенно ослабевало. Разоренные, порабощенные Папой и королями, раздавленные налогами, потревоженные новыми принципами приема в общину и правилами распределения церковных доходов, монастырские общины и общины каноников практически повсеместно перестали быть вдохновителями крупных художественных предприятий. В церковном мире осталось лишь несколько институтов и деятелей, не утративших активности. В первую очередь это некоторые религиозные ордена — картезианцы, целестинцы[150] и особенно мендиканты[151]. Как ни удивительно, но эти ордена всегда отличались самыми суровыми правилами жизни. Они желали быть символом и примером самоотречения и презрения к земным делам. Казалось, они должны были отказаться от любого стремления к украшательству и проявить себя злейшими врагами любого творческого процесса. Некоторые поступали именно так. Джотто был вынужден свести к минимуму работы по украшению часовни Капелла дель Арена в Падуе под давлением августинцев-еремитов[152], на которых была возложена обязанность наблюдать за ходом работ. Августинцы упрекали Джотто в том, что он слишком многое «делает из стремления к пышности и суетной жажды славы, а не из желания воздать хвалу Господу». Однако монастыри самых бедных орденов зачастую были самыми яркими очагами искусства треченто. Этому есть две причины. Расположенные в городах или близ городских ворот, они в изобилии получали пожертвования как от знати, так и от простых горожан, поскольку воплощаемые в монастырях добродетель отречения от земных благ и аскетизм привлекали к этим центрам набожности всех богатых и слишком богатых людей, чья совесть не могла успокоиться из-за окружавшей их чрезмерной роскоши. С другой стороны, именно эти общины выполняли в обществе функции, связанные главным образом с отправлением похоронного культа и проповедью Евангелия, которые в то время были немыслимы без некоторой роскоши, а также без обращения к помощи изображений.
Церковь XIV века стала колыбелью и другого типа меценатов — аббатов, каноников, епископов, кардиналов и особенно Римских Пап. Поддерживая художников, прелаты действовали не как служители культа или наставники, отвечающие за жизнь общины, но как частные лица, движимые стремлением окружить великолепием собственную персону. Со временем их деятельность приняла еще более отчетливый характер, став сходной с княжеской. За исключением бедных орденов, в художественном творчестве принимала участие лишь та часть церковного общества, которая была наиболее связана с мирскими делами, меньше других участвовала в литургической жизни, я бы даже сказал, та часть, которая подверглась частичному обмирщению. Английские или французские епископы, продолжавшие работы по украшению соборов, если сами не принадлежали к сильным мира сего, то находились на службе при их дворах. Королевская налоговая система способствовала росту их доходов, так же как папский фискальный институт был источником благосостояния кардиналов. От королей доставались им вкусы и стремления, в частности желание прославиться, которое они реализовывали, украшая церковь, находящуюся под их покровительством. Если Папа Бонифаций VIII в Риме, а Папа Климент VI в Авиньоне были самыми щедрыми меценатами, как никто другой поддерживавшими искусство, если они поощряли творческие поиски Джотто или Маттео да Витербо, они в меньшей степени преследовали цель вознести хвалу Господу и в большей — добиться того, чтобы престиж государства, как светского, так и духовного, бразды правления которого находились в их руках, был подкреплен величием создаваемых памятников.
В действительности именно светская знать пришла на смену представителям Церкви и реализовывала большие художественные программы, дворы сиятельных особ становились авангардом творчества и поисков. Самыми блистательными и имеющими наибольшее влияние были дворы Папы, французского короля и императора, то есть священных фигур, перед которыми с момента зарождения христианского искусства лежала задача воодушевлять лучшие художественные школы. С одной стороны, XIV век стал тем временем, когда в концепции папской, императорской или королевской власти светские ценности потеснили религиозные, сводя к минимуму священническую миссию (для тех, на кого она была возложена) и, напротив, расширяя часть, которую занимал imperium, власть в светском понимании, которую образованные люди того времени все яснее осознавали по мере того, как постигали историю Древнего Рима. Происходило своего рода всеобщее обмирщение. С другой стороны, персона короля утратила во Франции около 1400 года былое значение, и многие правители, среди которых были очень состоятельные сеньоры, ставшие вдохновителями возрождения парижской эстетики, — герцог Анжуйский, герцог Бургундский и герцог Беррийский, как и «тираны»[153], захватившие синьории в крупных коммунах Северной Италии, не получили миропомазания и не чувствовали в себе ничего от священнослужителя. При всех дворах, где концентрировались люди и денежные средства, при дворах, все еще легких на подъем и становящихся все более открытыми миру, в этих центрах общественного развития, единственных местах, где люди незнатного происхождения могли оружием, умелой организационной деятельностью или церковным служением подняться до самых высоких ступеней, в этих домах, в лоне огромных семей, церковные цели постепенно уступили место целям политическим, священные ценности — ценностям мирским. Пришло осознание значения власти, величия, выведенного из римского права легистами[154], получившими образование на университетских юридических факультетах, или же найденного другими образованными людьми в трудах латинских классиков. Пришло время еще более ярких ценностей рыцарства и куртуазной культуры, принесенных в жизнь и насаждаемых широким потоком привычек и обычаев, уходящих корнями в феодальное Средневековье.
Это были те самые ценности университетской и рыцарской культуры, которыми вооружились некоторые крупные негоцианты, повсюду, и особенно в Италии, составлявшие элиту. В то время лишь эта элита, за исключением Церкви и княжеских дворов, была способна порождать меценатов, действительно поддерживающих творчество. Буржуазия в целом играла крайне незначительную роль в художественном процессе. Ее участие ограничивалось самыми низкими уровнями творчества, областью создания вульгаризированных произведений искусства. Чаще всего это творчество было коллективным, проходившим в рамках профессионального союза, принимавшего в свои ряды горожанина. Руководство культурной жизнью полностью находилось в руках нищенствующих орденов. В силу этих причин следует сказать, что в XIV веке существовало буржуазное искусство и, более того, в искусстве существовали буржуазные ценности. Банкир или крупный негоциант становится меценатом, поднявшись над буржуазией, примкнув к княжескому обществу, которому он служит, или же, но это случалось крайне редко и лишь в некоторых крупных городах Италии, наделяя коммуну, сообщество, в управлении которым он участвует, величием, придав ему imperium государей, а также атрибуты куртуазной аристократии. Эти великие коммерсанты, а вместе с ними, безусловно, и остальной народ, богатый и бедный, продолжали восхищаться придворными обычаями, тем, что доходило до них из этой жизни, а также двойным идеалом священства и рыцарства, заключенным в этих обычаях. Буржуазный дух исчез, на смену ему пришло постепенное приобщение достаточно ограниченных групп людей, принадлежавших по рождению к буржуазии и оторвавшихся от нее, к куртуазной культуре, к рыцарским ценностям. Следом за ним происходило приобщение к идеям гуманизма и ценностям университетской культуры. Все это, однако, означает лишь то, что в меньшей степени шел процесс вульгаризации и в большей — обмирщения общества.
150
152
153
Слово
154