– Мерзкая работенка, я тебе скажу. Целый день говно это за собаками собирать. Зато платят в дубильнях хорошо. Не жалуюсь! Раз в каждое пятидневье хожу Маллару молитву вознести. И новый сюртук купил себе!
– Это чего. Работка как работка. А мне приходится трупы вылавливать из каналов. Слышал? Вчера троих туда… Важные шишки были. А все – того!
Оба захохотали, едва ли не согнувшись пополам.
– А что, не боишься, что «Рука» тебя словит и тоже – того? Говорят, в прошлое пятидневье эти ребята резню устроили. Из сточных труб дерьмо текло пополам с кровищей.
– Я их не видал, – протянул тот, что рассказывал про трупы. – Байки это.
– И город? Который в катакомбах? Тож не видал?
Его собеседник разочарованно что-то промычал в ответ.
Но Саадару стало интересно. Про катакомбы и на стройке болтали: что, мол, в этих катакомбах люди живут. Беглые преступники, каторжники. В это Саадар верил охотно – где-то ведь надо всем им обитать? А Застенье и так кишело ворами да попрошайками, как плащ бродяги – блохами.
Еще говорили – и уж на это он только смеялся, – что живут там оборотни. И другая нечисть. И вся она под городом, под этими красивыми дворцами и виллами сенаторов, только и ждет случая, когда можно будет полезть отовсюду, из каждой дыры.
– Эй, приятель, сыграть с нами не хочешь? – К нему обернулся один из тех двоих. Наверное, увидел, что он слушает. Или просто совпадение…
– Во что? – без особого интереса спросил Саадар.
– В кости.
Не успел он оглянуться, как младший из них – рыжий с перебитым носом – уже доставал затертые кости и карты. Второй – лысый – ухмылялся.
Удача сама шла в руки. Саадар чуял это. Еще пятидневье назад он неприкаянно шатался по городу, а теперь – и работу нашел, и лишняя монетка имелась.
А удачу – хитрую Ретту – надо было ловить за хвост.
– Давайте, чего б не сыграть! Дело!
Саадар нарочно говорил, как будто уже захмелел, хотя зорко следил за тем, что делают те двое.
– А ты, никак, ветеран? – спросил лысый. – Что, небось, хорошо вам сейчас? На казенных харчах? Сенат вам пенсию немалую положил, а?
– Угу, – кивнул Саадар. Пенсия! Он усмехнулся про себя. Если жалкую выплату, которую он получил, уходя из армии, можно назвать пенсией…
Сенат врал. И самое худшее, что ему верили. Разумеется, верили, ведь Рутен слишком далеко, а возвращались оттуда слишком немногие… Сенату удобно называть ту войну освободительной и праведной, хотя не было ни того ни другого. Врал Сенат о том, что заставило командармов отозвать солдат с полей сражений. Врал о рутенских мятежниках, за которыми встал призрак далекой, но почти всесильной Алмарры с ее воинами-магами. Об оружии, которое этот призрак им дал.
Не было у рутенцев никакого иного оружия кроме собственной храбрости и умелых командиров, и родной земли под ногами.
– Ну вы и храбрецы! Баба твоя гордится, небось? Что ты Рутен прошел? – Лысый хлопнул его по спине, выражая одобрение.
– Угу, – кивнул Саадар. И сжал кулак. Но лысый то ли не заметил, то ли решил, что это ничего не значит. И продолжил:
– И я бы пошел, но туда кого попало не брали! А ты, я смотрю, шишкой был?
Саадар запоздало вспомнил, что не подумал снять медные бляхи с ремня.
– Угу. Мой ход.
– Чой-то ты неразговорчивый! – хохотнул лысый.
– Я не любитель болтать. – Саадар кинул кости. – Тем более о Рутене. Так что извиняйте.
Ему не везло – три медяка уже ушли лысому. А тот, опьяненный вином и удачей, не хотел молчать.
– А давай-ка это… Споем! А? Ты же знаешь песню солдатскую! Как там – «и порастут поля сраже-ений желтоцвето-о-ом! И солнце будет греть, как со-о-отни лет наза-ад…»
Саадара как будто ударило в самое солнечное сплетение. Не думал он, что и здесь, в Даррее, поют эту песню. Случайность?
…Дымок костра, сухой и горьковатый запах трав, искры летят высоко в темное небо. За спиной – разговоры, песни, смех. Варится похлебка в походном котле у полевой кухни, хлопает полотнище палатки.
А рядом – лица друзей: Аме Риата, Корина Мако, Закари Медведя. Хмурые, веселые, усталые – сидят они вокруг походного костра. Аме Риат поет – сначала, как обычно, веселые и неприличные песенки из городских предместий, на которые все отзываются взрывами хохота, затем – их любимую.
Сердце каждого из них бередят эти слова, в каждой душе прорастают они. Каждый вспоминает под них свою нехитрую историю: полуголодное детство, тяжелую работу в каменоломнях или на рудниках, армию… Первую кровь и глаза врагов, когда всаживали им штык в грудь или подрубали мушкетными пулями, как снопы сена – серпом. Глаза женщин, с которыми спали, греясь холодными ночами в объятиях тех, чьи имена не спрашивали. Переходы под дождем и в зной, битвы и вот такие же походные костры.