Он попробовал пойти быстрее, но ступать было больно.
Из кареты выглянуло остренькое личико Унны Моор, их соседки, очень-очень старой соседки… Она щурила подслеповатые глаза, вглядываясь в Арона. Про Унну Моор говорили, что она безумная.
– Как твоя матушка? – словно не замечая ни крови, ни разодранной грязной одежды, как ни в чем не бывало спросила госпожа Моор. – А брат? Он здоров? Слышала, сестра твоя уже вышла замуж…
Арон попятился. Шаг назад, еще и еще. От взгляда госпожи Моор сердце замерло, и Арон забыл, как дышать. Старуха смотрела на него, но видела сейчас кого-то другого, кого знала очень много лет назад, ведь у него не было ни сестер, ни братьев.
– Вы ошиблись, – пробормотал Арон.
– Гарольд, будь добр, передай матушке, что я загляну к ней на днях. – Унна Моор смотрела сквозь него. – Она обещала показать мне кружева из Мирита…
– Угу. – Арон кивнул, соглашаясь, чтобы поскорее от нее отелаться, и заковылял быстрее.
На этом Унна Моор потеряла к нему всякий интерес и приказала кучеру ехать дальше. Арон облегченно вздохнул. Повезло! Матери она ничего не расскажет. И если повезет еще раз, то он проберется домой незамеченным.
Вот и ворота с фениксом. И калитка сбоку, главное – незаметно пройти через двор и сад к заднему крыльцу…
И вдруг что-то потянулось к нему, что-то темное, похожее на щупальца. Оно пробовало на вкус его кровь, трогало руки и лицо. Эти прикосновения делали боль слабее. Сладкий до тошноты запах шибанул в нос.
Темнота сгустилась под ногами, липкая и холодная. Она приставала к голым лодыжкам – почему-то на левой ноге не было башмака. Темнота что-то шептала ему. Арон пытался вырваться из ее лап, но тень крепко держала его. Арон побежал – так быстро, как мог.
Колени подкашивались, дыхание сбилось, но позади сверкали чьи-то глаза-угли, рычание неслось вслед, и Арон влетел во двор, как будто сам Безликий преследовал его. Не разбирая дороги, он мчался к крыльцу и совсем забыл о боли.
И не заметил, как врезался в человека, стоящего на веранде. Тот посмотрел на него грозно – огромный и страшный. И Арон окаменел, облитый ужасом.
3
– Здравствуй, госпожа.
Саадар сказал это тихо, но Тильда Элберт все же услышала. Она подняла голову, выпрямилась и посмотрела на него хмуро и сосредоточенно и как будто с молчаливым осуждением за то, что отвлек ее от работы.
– Здравствуй, – коротко и сухо ответила она и поправила шаль, к которой прицепились стружки. – Что у тебя?
– У меня – письмо. От мастера Руфуса. – Саадар решительно шагнул вперед, улыбаясь широко и дружелюбно, хотя прекрасно знал, что люди пугаются даже его улыбки – еще бы, вся рожа в шрамах.
Госпожа Элберт невозмутимо взяла у него сложенный вчетверо лист, чуть намокший с одного края, и вскрыла печать ножом. Пока она читала, Саадар с любопытством рассматривал мастерскую: деревянные заготовки, инструменты, полки с гипсовыми головами, верстак в углу, макеты, резьбу по дереву, которую выполняла госпожа. Узоры на ней сплетались, перехлестывались, волнами набегали на края и разбивались. Но, приглядевшись, Саадар вдруг понял, что это вовсе не узоры.
В облаках пыли вставали на дыбы кони, армии сходились в страшной сече, наступали друг на друга, и Саадар забыл обо всем, разглядывая человечков ростом в полпальца, а то и меньше – но таких настоящих! Они кричали от боли и горланили победные песни, падали и умирали, и копья протыкали тучи, а над далекими холмами стлался пороховой дым.
Саадар хотел протянуть руку и потрогать, но не решился.
– Битва при Тар-Эмисе в Рутене, – голос женщины, глубокий, с ноткой гордости, резко выдернул его назад. – Командарм Торген заказал мне это панно.
– Я… я был там, – пробормотал Саадар внезапно севшим голосом.
– О. – Взгляд госпожи Элберт стал внимательным и серьезным. – Все было так? Мне пришлось восстанавливать события по чужим рисункам и гравюрам.
– Все было так. – Саадар опустил голову, чтобы не смотреть в ее темные глаза, не видеть это жгучее любопытство в человеке, которому должно быть все равно.
И хотя он понятия не имел, что такое гравюра, он помнил эту долину в распадке между горными хребтами. Он помнил бесконечные дожди, грязь по колено, в которой ели и спали – урывками, помнил непрекращающиеся атаки и отступления, атаки и отступления… Холод, болезни, скудную пищу, ожидание, которое страшнее самой битвы. Ожидание, что именно сегодня смерть не пройдет мимо, но всякий раз она проходила – день, два и все последующие дни…