Снизу доносится крик — что-то там происходит, а я не в курсе. Последний взгляд в зеркало — бог мой, да мои волосы явно увлекаются живописью Дали! — и вот я уже в гостиной.
— Что стряслось? — спрашиваю я.
Они втроем сидят на корточках, сгрудившись у дивана, как игроки в американский футбол перед атакой.
— Дина хотела погладить Иезавель, — объясняет Элис, не поднимая головы и не отрывая глаз от сестры.
— О господи. Ты в порядке?
Дина поворачивается ко мне. Что приятно, ее лицо не светится самодовольством, как у Элис. Думаю, она не настолько самоуверенна. Ее голубые глаза — как неглубокое озеро, в которое просто так никогда не рискнешь нырнуть. Ресницы такие длинные, что кажутся очень хрупкими. Нос едва-едва приплюснут, будто в его кончике нет кости. А губы не идеально симметричны: слева они чуть-чуть более пухлые, чем справа. Правда (для меня это просто катастрофа), под носом и у уголков рта угадываются обесцвеченные чем-то волоски. Щеки у нее круглые. У правого виска есть едва заметная ранка — но это уже результат желания погладить Иезавель.
— Похоже на то, — отвечает Дина, слегка прикасаясь к ранке правой рукой. — Она хоть не бешеная?
Я гляжу на Иезавель. Она сидит в углу гостиной с таким сердитым видом, по которому и не скажешь, что ее пытались погладить. Скорее можно предположить, что на нее напала стая диких бесхвостых кошек, которые зажимают ее в углу, в то время как их вожак с удовольствием уплетает еду из ее миски.
— Ну… не думаю.
— Если применительно к характеру, — объясняет Бен, — то я бы сказал, что она прошла стадию бешенства два года назад.
Дина довольно резко встает. Достаточно резко, чтобы дать понять Бену и Элис, что ее слегка раздражает их участие. Она хочет присесть.
— Нет… только не туда, — говорю я. — Диван куда удобнее.
В этот момент она уже готова приземлиться на кресло, но замирает в десяти сантиметрах от него и вопросительно смотрит на меня, приподняв бровь. Она повела бровью так, как и положено — просто классика. Эффект потрясающий. Конечно, это простое сокращение мышц, но умение по-настоящему, правильно приподнять бровь — куда более грозное оружие, чем сотня украденных у Оскара Уайльда острот. Я так не умею. Я тренировался перед зеркалом, но добивался лишь какого-то непонятного прищура. К коэффициенту ее умственного развития незамедлительно прибавляется еще баллов пятьдесят.
— Честно, — продолжаю я, пытаясь отогнать страшное видение, как от блошиных укусов она покрывается огромными бубонными язвами.
Дина пожимает плечами, но, к счастью, все же отходит от кресла и возвращается к сидящим на диване Бену и Элис. Я сижу на полу, но не потому, конечно, что на диване больше нет места, а потому, что, как мне кажется, будет глупо, если мы вчетвером будем сидеть на диване.
— Ну, Дина, — завожу я разговор из серии «давай узнаем друг друга поближе» — и тотчас понимаю, что звучит это даже более старомодно, чем песни Дэвида Боуи на бобинном магнитофоне, — как тебе Америка?
Боже мой! Она и вторую бровь приподняла. Она умеет обе приподнимать одновременно! Такого я еще никогда не видел.
— Хорошо, — отвечает она. — Хорошо. Это ж Америка.
Дине удается придать этому, в иных обстоятельствах бессмысленному, замечанию важность и значимость, не выражая их напрямую и привнося, я бы сказал, загадочность.
— А ты бывал там? — интересуется она.
— Ну… я там родился.
— Ты там родился?
— Ага. На севере Огайо, в городке под названием Троя. Слышала о таком?
— Да, слышала. Но никогда там не бывала. И долго ты там прожил?
— Где-то… четыре месяца. Наши родители жили там пару лет после свадьбы.
— То есть и Бен тоже там родился?
— Ага, — откликается Бен.
— А я даже не знала, Элис.
— Век живи — век учись, — улыбается Элис.
Повисает молчание. И вдруг Дину осеняет.