Сначала я подумал, что это какой-то акустический мираж, вызванный отчаянием. Во-первых, Иезавель никогда не мурлыкает. Она, естественно, умеет шипеть, как змея или как проколотая шина; когда ее вытошнит, она издает отрывистое «мяу», которое, по-моему, означает: «Ну а убирать кто будет?» Мурлыкать — это совсем не в ее натуре; может, она даже родилась без органа, отвечающего у кошек за мурлыканье. А во-вторых, Ник не очень-то любит Иезавель. Это один из тех людей, которые в принципе не понимают идею совместного существования с животными. Я иногда задаюсь вопросом, не являются ли причиной агрессивности Иезавели те отрицательные флюиды, которые испускает Ник в ее направлении. В общем, мне сложно было поверить, что Иезавель находится в его комнате и тем более, что ей там нравится. Но мурлыканье не утихало. Я приоткрыл дверь — осторожно, чтобы она не смогла улизнуть, — отодвинул две тарелки с остатками бутербродов с картошкой в мундире (чтобы Ник что-то съел, это что-то должно находиться между двумя ломтиками хлеба; у него есть даже такое блюдо, как бутерброд с мясным пирогом, хотя я бесчисленное количество раз пытался объяснить ему, что мучные изделия — это, в сущности, хлеб). Отодвинув тарелки, я заглянул в комнату. Там, посередине кровати, сидела, подобрав под себя конечности, слегка обескураженная Иезавель. Напротив нее, подобрав под себя конечности, сидел жутко сосредоточенный Ник. И мурлыкал.
Перестав мурлыкать, он повернул голову ко мне.
— Я с ней разговариваю, — заявил Ник. — Она несчастна. Она хочет быть тигрицей. И оглашать рыком джунгли.
Он посмотрел кошке прямо в глаза и мяукнул. Потом еще раз мяукнул. Потом замолчал. Иезавель бесстрастно взглянула на меня.
— Она говорит, что видит во мне родственную душу.
На мгновение воцарилась тишина. Ник повернулся ко мне и спросил:
— Гэйб, а ты не знаешь, где бы мне взять дудочку?
— Понятия не имею, — ответил я. — У Иезавели спроси.
Он кивнул в ответ, спокойно и без тени иронии — это был кивок из серии «хорошая мысль, кстати», — и опять повернулся к кошке. И получил от Иезавели лапой по лицу.
Ой, не знаю. Беспокоит меня все это. Может, конечно, он просто дурака валяет, но, поверьте, романтические отношения с деревом, утверждение себя в роли Зибиди и разговоры по душам с кошкой — это верный путь к безумию.
6
Я собираюсь позвонить Дине. Я ей позвоню. В жизни всегда есть место риску.
Это сложно, поскольку, по сути дела, я никогда никого никуда не приглашал. Все мои женщины сами меня соблазняли. Все пять, включая ту, которую восемь дней назад в беспамятстве вытолкал из спальни, неистово размахивая руками. Я не умею доводить дело до постели — слишком уж высока скала, с которой надо спрыгнуть, пытаясь поцеловать кого-то в первый раз. Поэтому я даже не думаю о переезде в Америку. Ведь если живешь в Америке, то у тебя должен быть пистолет. И когда я окажусь в Сиэтле, Луизиане или Национальном горном заповеднике Блэкрок лицом к лицу с Мэри Лу, Пэгги Сью или какой-нибудь Дарлин и, помирая со страха, потянусь к ней, закрыв глаза и вытянув губы трубочкой, а она отвернется и скажет свое решительное «не надо» или «ты что, сдурел?», я просто достану пистолет и вышибу себе мозги.
Нельзя не согласиться с одним хорошим приятелем Оскара Уайльда (правда, не таким же знаменитым), который как-то сказал, что хуже попытки довести дело до секса может быть только попытка снова довести дело до секса. С одной из моих пяти женщин, Люси, я познакомился в колледже, и иногда, замученный бессонницей, вспоминаю ее молодое свежее тело, вспоминаю дождливые выходные в Лестершире, как я пытался укутаться в эту молодость и свежесть. С тех пор мы не виделись. Только четыре года спустя, когда мне очень хотелось трахаться, я ей позвонил, и мы договорились о встрече. В тот вечер Люси ужасно нервничала, ерзала, заказала себе выпить, но даже не пригубила. В конце концов она спросила:
— Послушай, почему ты решил со мной встретиться?
Я не мог сказать: «Мне очень трахаться хочется», поэтому покривил душой:
— Так просто. Встретиться, поболтать… Узнать, как у тебя дела.