– Коул… – пролепетала она.
Он с силой притянул ее к себе. Отыскав ее губы, жадно поцеловал, и поцелуй этот оказался слаще, чем он мог себе представить. Она была так женственна… Он расстегнул блузку и дотронулся до ее груди, нащупав твердый, как камешек, сосок. Она обмякла в его объятиях. Она задыхалась и дрожала от его прикосновений. Губы раскрылись шире, впустив его язык в жаркую влажность ее рта.
И вдруг Кристин стала вырываться. Он, изумленный, ослабил объятия. Она попятилась назад, вытирая рукой рот, словно выпила яда. Ее широко открытые глаза горели ненавистью.
– Негодяй! – выдохнула она. Оглядев его с головы до ног, добавила: – В форме конфедератов! Разве ты не знаешь, что весь наш край кишит янки?!
– Я сейчас сниму форму, – пожал Коул плечами.
Она упрямо качнула головой. Ее все еще била дрожь, и он это видел. Ее пальцы теребили ткань юбки, то собирая, то отпуская ее. Влажная блузка все еще четко обрисовывала груди и маленькие бугорки сосков. Коул сделал шаг вперед.
– Ради Бога, Кристин, что с тобой? Ты моя жена, ты помнишь это?..
– Не притрагивайся ко мне!
– Почему, черт возьми?
– Ты бушхокер! – выпалила она. – Ты такой же, как Зик!
Коул застыл на месте, размышляя, как она узнала об этом. Легкий туман застлал его глаза, холодный туман отчужденности. Но это же в действительности не имеет значения. У него на то были свои причины. Он презирал Куонтрилла. Хотя, попадись ему в те времена, когда он был в его банде, те люди, которым он хотел отомстить, Коул вряд ли уступил бы кому-либо из молодчиков Куонтрилла в жестокости.
– Твой приятель заезжал к нам осенью, вскоре после твоего отъезда, – сказала Кристин. – Билл Андерсон. Ты помнишь его? Он тебя хорошо помнит.
– Я давно расстался с Куонтриллом.
– О, я это вижу. У тебя настоящая форма конфедерата. Красивая форма, Коул. И ты красиво ее носишь. Но она не скрывает твоего истинного лица! С кого ты ее стянул? С какого-нибудь убитого бедняги?
Он занес руку, но вовремя остановился.
– Эта форма – моя, – ответил он сквозь зубы. – Это правда, как, правда и то, что ты моя жена.
Кристин побледнела. И вздрогнула, когда он взял ее за плечи.
– Кристин… – начал, было, он, но мужской голос оборвал его на полуслове:
– Оставь ее в покое!
Коул развернулся, выхватив кольт.
– Нет! – услышал он крик Кристин. – Нет, Мэтью, не надо! Коул, нет! – Она метнулась к руке Коула, и он не успел выстрелить, а затем она заслонила его собой от высокого юноши в синей форме Армии Союза, который уже вскинул винтовку.
Прозвучал выстрел. Все произошло слишком быстро. Коул почувствовал, как пуля задела его голову. Теплая кровь обожгла висок. Глаза его затуманились. И все это из-за Кристин, подумал Коул. Если бы не стычка с ней, он не утратил бы бдительности и услышал приближающуюся опасность. Сквозь туман до него донеслись слова человека, который выстрелил в него:
– Ты сошла с ума, пусти! Я хочу избавить тебя от этого шакала.
– Мэтью, этот шакал – мой муж!
Коул постепенно приходил в сознание. Он был ранен и потерял много крови. Прошло уже немало времени, понял он, потому что за окном уже стемнело. Рядом с ним на столике стояла масляная лампа, ее мягкий свет озарял комнату.
Он находился в спальне, их спальне. Он несколько раз моргнул, чтобы сфокусировать взгляд. Он мог видеть окно и тонкую струйку лунного света. Дотронулся до головы – она была перевязана. Кто-то снял с него мундир, смыл дорожную грязь, положил на прохладные чистые простыни.
Кто-то. Его жена. Нет, не его жена. Кристин. Да, она его жена. Он женился на ней. Теперь она его жена.
Кристин остановила его, не дала убить человека. Но она остановила и этого человека, не дала убить его, Коула.
Внезапно он почувствовал острую боль в виске. Но понял и то, что пуля лишь слегка задела его.
По ступенькам лестницы застучали быстрые шаги, остановились возле двери в спальню. Коул быстро закрыл глаза. Кто-то вошел в комнату. Это оказалась Далила. Она говорила шепотом:
– По-прежнему без сознания. – Она потрогала его горло, потом грудь. – Живой, да и лихорадки нет, Бог миловал.
– Слава Богу! – услышал он еще один голос – Кристин. Коул почувствовал слабый запах ее легких духов, ощутил прикосновение ее пальцев, прохладных и нежных, к своему лицу. Затем зазвучал мужской голос. Мэтью… Она назвала его Мэтью. Конечно, это ее брат. Тот самый, кому он просил ее написать обо всем. Если б она написала, ничего бы не произошло.
– Он же мятежник, Кристин… После всего, что произошло…