– Большой,– ответил Ринтын.– Мы с дядей Кмолем еле дотащили шкуру до яранги. Завтра будем вымачивать.
Вошел Журин и сразу вступил в разговор:
– Что же получается, Павел Николаевич? Кто теперь будет обеспечивать стойбище хлебом? Нехорошо! Весьма легкомысленный поступок с вашей стороны.
– Да,– мрачно ответил дядя Павел,– виноват, что и говорить. А помните, просил я вас разрешить мне иметь ученика из местных? Как бы теперь это пригодилось! Глядишь, сейчас Ринтын или Аккай месили бы тесто, ставили опару… Верно я говорю, ребята?
– Представляю, какой хлеб они испекли бы,– проговорил сквозь зубы Журин и спросил: – Сына тоже берешь с собой в Кытрын?
– Нет, зачем? В учении еще отстанет, да и нарту надо специально брать.
– Позвольте,– встрепенулся Журин,– а у кого вы его оставите? Или, может быть, он будет один хозяйничать в доме? За дом я отвечаю.
– Найдется, у кого оставить,– сказал дядя Павел.– Небось весь Улак – его знакомцы. Ринтын, может, примешь в свою ярангу на недельку моего Петю?
– Как! – ужаснулся Журин.– Вы хотите собственного сына в яранге поселить?
– А что в этом особенного? – усмехнулся пекарь.
– Позвольте,– Журин от волнения даже сел на стул,– но ведь в яранге грязь, возможно, что насекомые. И потом – ужасный воздух!
– Вы-то сами бывали в яранге? – с раздражением спросил дядя Павел.– Жилище как жилище – люди в нем живут. А Пете там будет лучше, чем где-нибудь в другом месте.– Дяде Павлу было трудно говорить. Он был еще очень слаб. Бинт на краях взмок от пота.
– Дикость какая-то,– пробурчал Журин, направляясь к двери,– никакой цивилизованности.– Он остановился, доставая из кармана градусник.– Совсем было забыл,– сказал он.– Берите и измеряйте температуру…
Дверь за Журиным захлопнулась. В комнате наступила тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием дяди Павла.
– Ну, что, братцы, приуныли? – приподняв голову от подушки, сказал пекарь.– Ринтын, берешь к себе Петюшку?
– Беру,– ответил Ринтын.
– Ну вот и отлично,– сказал дядя Павел.– А теперь отправляйтесь домой уроки готовить и спать.
Дядя Павел с тетей Дусей рано утром уехали в Кытрын. Их повез Кукы, пристегнув к своей упряжке еще Петиных собак. Ринтын с Петей притащили в ярангу полосатый матрац, две простыни, подушку и ватное одеяло.
В яранге дядя Кмоль отозвал Ринтына в сторону и тихо сказал:
– Может быть, соорудить Пете кровать? Вон ту старую нарту можно приспособить. Спроси его.
– Хорошо,– ответил Ринтын,– в школе узнаю у него.
Вернувшись из школы домой, Ринтын не узнал ярангу. Собаки были изгнаны из чоттагына и, привязанные к наружной стене, жалобно скулили на холоде. Земляной пол тщательно выметен. Еще больше поразился Ринтын, когда вошел в полог. Лучшие оленьи шкуры были разостланы на полу, жирники горели ровным пламенем. Между деревянными планками, подпирающими стенки полога, был укреплен плакат, изображающий воздушный бой. У задней стенки стояла старая нарта, на которой были аккуратно разложены Петины вещи.
Возле чайного столика в ослепительно белых кальсонах, надетых вместо обычных домашних замшевых штанов, сидел дядя Кмоль и держал на руках маленького Етылъына. Рытлина в цветастом новом платье выкладывала в миску румяные лепешки, испеченные на нерпичьем жиру.
– Садитесь, ребята, пейте чай,– сказал дядя Кмоль.– Ты, Петя, располагайся поближе к свету.
Дядя Кмоль и тетя Рытлина то и дело поглядывали на Петю, стараясь по выражению его лица узнать, доволен ли он. Кажется, все было в порядке. Петя с таким аппетитом уплетал лепешки, что скоро его щеки залоснились от жира.
После чаепития тетя Рытлина подала тазик с теплой водой для рук и чистое полотенце. Дядя Кмоль завел патефон.
– Храбрый твой отец! – сказал дядя Кмоль, меняя пластинку.
– А мама говорит: дурень,– сказал Петя.– Она грозилась разбить об камень папино ружье. А еще сказала: “Мало тебе дохлого моржа, так ты еще на белого медведя полез”.
– Что слушать женщину! – возразил дядя Кмоль.– Они, женщины, в жизни мало понимают.
В чоттагыне раздались шаги.
– Мэй! Кто там? – спросила тетя Рытлина.
– Я,– ответил голос, и в полог просунулась голова старого Рычыпа.– Иду, слышу, музыка играет. Дай, думаю, загляну ненадолго, послушаю русские песни.
Старик говорил, а сам внимательно, оценивающе осматривал полог. Скользнув взглядом по застланной нарте, он удовлетворенно крякнул и обратился к Пете:
– Ну, как чувствуешь себя в пологе? Не скучаешь по своей деревянной комнате?
– Мне здесь нравится,– ответил Петя.– Только немного жарко.
– А ты совсем разденься. Вот как твой друг,– посоветовал Рычып, указывая на Ринтына, который был в одной длинной, до колен, нижней рубашке.
В чоттагыне кто-то закашлял.
– Мэй! Кто пришел?
– Это я.– Меховая занавесь заколебалась, и все увидели Тэюттына. Он пристроился рядом с Рычыпом и объявил: – Захотелось послушать патефон.
Почти сразу же вслед за ним пришли старая Пээп, потом Татро. Между старым Рычыпом и Татро протиснулся Аккай. А люди все приходили.
В этот вечер вдруг многие жители Улака захотели послушать патефон. Каждый старался не показать виду, что пришел единственно для того, чтобы посмотреть, как чувствует себя в чукотском жилище русский мальчик. Разговор шел о самых посторонних вещах. Рычып с жаром доказывал, что человек, выдумавший такой чудесный напиток, как чай, заслуживает увековечения. Старая Пээп не сводила подслеповатых глаз с Пети и все порывалась рассказать о чукотском мальчике, похищенном американской шхуной.
И лишь перед самым уходом Рычып торжественным голосом сказал:
– Ну, Петя, теперь ты настоящий чукча. И язык наш знаешь и пищей нашей не брезгуешь, а теперь даже в пологе поспишь. Вот еще тебе без подставки научиться спать, тогда будет совсем хорошо.
Пекарь с женой возвратились раньше, чем их ожидали.
Зоя Герасимовна отпустила Петю с уроков.
Вечером Ринтын отнес Петины вещи к нему домой.
– Починили меня, Ринтын,– сказал дядя Павел, крепко пожимая ему руку,– спасибо за заботу о Пете.
Ринтын сел на диван и вдруг заметил странного пушистого зверька, бегающего под ногами. От удивления он вскочил и закричал: