– Ой, какой-то зверек здесь бегает!
Дядя Павел расхохотался.
– Это кот.
– Какой ловкий! – все больше удивлялся Ринтын, наблюдая, как кот прыгает то на диван, то на стул.
В комнату вошел дядя Кмоль, таща за собой свернутую медвежью шкуру.
– Это тебе, Павел,– сказал он.– Я ее хорошо обезжирил и выделал.
– Спасибо, Кмоль,– с чувством сказал пекарь.– Ты настоящий друг. Большое спасибо за сына, за подарок, за все спасибо.
Он крепко обнял дядю Кмоля и трижды по-русски поцеловал его.
– Смотри, дядя, какой интересный и ловкий зверек! – Ринтын за рукав потряс Кмоля.
– Чудеса! – воскликнул дядя.– Никогда такого не видел. Что это за штука?
– Кот называется,– ответил пекарь.– В книжках пишут, что от тигров происходит. Как, Ринтын, понравился он тебе?
– Еще бы! Какой хорошенький! – с восхищением ответил Ринтын.
– Ну так возьми его себе. Что, отдадим Ринтыну кота? – обратился к жене пекарь.
– Пусть берет,– сказала тетя Дуся.
Так появился у Ринтына кот. После некоторого раздумья он решил назвать его Тигром.
Прослышав о необыкновенном зверьке, который может, подобно мухе, ходить по вертикальной стене, в ярангу дяди Кмоля повалили любопытные. Тигр прыгал по шкурам, забирался на подпиравшие полог столбики и оттуда поглядывал на всех зелеными глазами.
Каждый оценивал кота по-своему.
– Сколько же надо таких собачек в упряжку?
– Ласковый зверь!
– Ловкий щеночек!
– Он ест мясо,– заявил гордо Ринтын.
– Ого! Такой маленький, а знает, что сытно.
Тигр внес оживление в ярангу дяди Кмоля. Тетя Рытлина безропотно убирала за ним, пока Лена не посоветовала поставить в пологе ящичек с песком. Кот играл с маленьким Етыльыном, носился по тесному пологу или, свернувшись клубочком, спал возле жирника.
– Что это он все время хрипит? – спросила как-то Ринтына тетя.
– Это он мурлыкает от радости,– успокоил мальчик тетю Рытлину.
Весной Ринтын начал выводить Тигра на улицу. С каждым днем кот становился храбрее и отваживался уже один выходить из яранги. Собаки, почуяв Тигра, бросались за ним вдогонку. Коту как будто нравилось дразнить собак. Он взбирался на столбы, на крыши яранг и оттуда бесстрашно посматривал на лающую свору.
Отлучки Тигра становились все продолжительнее.
Дядя Кмоль говорил Ринтыну:
– Дичает твой зверь, скоро совсем уйдет в тундру.
Но кот не ушел в тундру. Его растерзали собаки у самой яранги на глазах Ринтына. Он с трудом разогнал разъяренную свору и поднял с земли окровавленного кота. Прижав его к груди, со слезами на глазах Ринтын внес его в ярангу. Тигр был мертв.
Всю ночь Ринтын не смыкал глаз, горюя над котом. В пологе было тихо, и казалось, умер не кот, а близкий человек.
Наутро, выпросив у тети Рытлины кусок материи, Ринтын зашил в нее кота и отправился хоронить на речку Тэювээм.
Он шел на лыжах по подтаявшему, мягкому снегу. На склонах холмов лыжи, сделанные дядей Павлом из оструганных дощечек, разъезжались в стороны.
На высоком берегу речки, откуда открывался вид на далекие горы, Ринтын вырыл в снегу ямку и закопал в нее Тигра. Он долго сидел на лыжах, вслушиваясь в небо. Высоко-высоко над редкими полупрозрачными облаками летели на запад самолеты. Последние дни гудение их моторов не умолкало над Улаком.
Все лето в Улаке главным предметом разговоров была шхуна “Касатка”. Улакский колхоз еще весной получил письмо от начальника Провиденских судоремонтных мастерских, в котором говорилось о том, что коллектив рабочих в неурочное время привел в порядок и отремонтировал старую шхуну “Касатка”. По постановлению общего собрания рабочих решено было ее передать тому зверобойному колхозу, который окажется победителем в социалистическом соревновании. Письмо было полной неожиданностью для улакских охотников, и они решили не отказываться от даровой шхуны. Тут вспомнили об Эрмэтэгине. По последнему нартовому пути он отправился в бухту Провидения принимать командование судном.
Потянулись дни ожидания. Ушел припай, море совершенно очистилось ото льда, и ничто, казалось, не могло помешать приходу шхуны, а ее все не было. Вместо шхуны председатель Татро получил от Эрмэтэгина письмо, содержание которого сразу же стало известно всему Улаку. Капитан писал, что требуется некоторое время, чтобы устранить в шхуне кое-какие недоделки.
“Вот была бы сейчас шхуна…” – эти слова теперь часто можно было услышать в Улаке.
Все уже знали историю судна. Незадолго до войны ее нашел, выкинутую на берег, охотник-эскимос с мыса Чаплина. На ней не было ни одного человека, но по этикеткам на консервных банках и по другим признакам удалось установить, что шхуна американская. Однако американские власти отказались признать ее своей, и шхуна была отбуксирована в бухту Провидения, где и стояла на приколе, пока начальнику мастерских не пришла в голову мысль отремонтировать ее.
Наконец шхуна прибыла в Улак. Она была меньше “Нерпы”, но больше обычного буксирного катера; имела одну мачту. От берега до шхуны из досок, положенных на связанные между собой железные бочки, были сооружены мостки.
Спустившись к морю, Ринтын прочитал на спасательных кругах и на носу шхуны название “Касатка”. Осторожно, боясь свалиться в воду с шатких мостков, Ринтын пробрался на судно. На шхуне, казалось, никого не было. Красный флаг на корме едва колыхался от слабого утреннего ветерка.
Шхуна имела вид большой закрытой лодки, без палубных надстроек. К корме верхняя палуба была немного скошена, и там виднелись штурвал и несколько деревянных бочонков для пресной воды. Рядом со штурвалом находился люк в виде небольшой дверцы, ведущей внутрь судна.
Из люка показалась взлохмаченная голова, плечи и, наконец, туловище человека. На человеке была настоящая моряцкая тельняшка. Это был Эрмэтэгин.
– Здравствуй, капитан! – крикнул Ринтын.
Эрмэтэгин медленно повернул голову и улыбнулся, узнав Ринтына:
– Здорово, шкипер!
Ринтын перелез через нижний фальшборт и оказался рядом со штурвалом. Тут же его внимание привлек наполовину открытый ящичек с двумя отделениями. В одном лежал большой компас и часы с двадцатью четырьмя делениями.