— Я узнал о вашем звонке всего несколько минут назад.
— Ясно. Я хотела бы поговорить с вами. Я могла бы приехать к вам в гостиницу или в любое другое место, куда скажете.
— Я не уверен, что смогу вам быть полезен.
Последовала пауза. Затем она сказала:
— Возможно, вы действительно ничем не сможете помочь. Не знаю… Но вы последний, кто видел моего отца живым, и я…
— Я не видел его вчера, мисс Прагер. Я сидел в приемной, когда это случилось.
— Да, это так. Но дело в том… Послушайте, я все же хотела бы встретиться с вами, если это возможно.
— Не могу ли я ответить на ваши вопросы по телефону?
— Я бы хотела встретиться с вами лично.
Я спросил, знает ли она, где находится моя гостиница. Она сказала, что знает; чтобы добраться, ей понадобится не больше двадцати минут, и она сразу же позвонит мне из вестибюля.
«Каким образом она выяснила номер моего телефона?» — недоуменно подумал я, вешая трубку. В телефонном справочнике его, естественно, нет. Уж не известно ли ей об Орле-Решке и обо мне? Если Мальборо — ее приятель и если они вместе разрабатывали план…
В таком случае было логично предположить, что она считает меня виновным в смерти отца. И тут она была отчасти права: я и в самом деле чувствовал себя ответственным за то, что произошло с Прагером. И все же я не ожидал, что она приедет на встречу с маленьким револьвером в сумочке. Я подтрунивал над Хини, упрекая в том, что он насмотрелся боевиков, но сам-то я редко включаю телик.
Стейси приехала через пятнадцать минут. За это время я еще раз позвонил Беверли Этридж, но вновь услышал в трубке короткие гудки. Тут Стейси связалась со мной из вестибюля, и я пошел ее встречать.
Она оказалась высокой, стройной девушкой с удлиненным, узким лицом и глубокими, скорее даже бездонными глазами. Волосы у нее были длинные, прямые. Чистые, дорогие голубые джинсы и зеленовато-желтый кардиган поверх простой белой блузки. Сумка, явно сшитая из штанин других джинсов. Маловероятно, что в ней спрятан револьвер.
После того, как мы представились друг другу, я предложил выпить кофе; мы пошли в «Алое пламя» и заняли одну из кабин. Когда нам принесли заказ, я сказал, что очень сожалею по поводу смерти ее отца, но не представляю, почему она захотела увидеться со мной.
— Я не знаю, почему он покончил с собой, — заявила она.
— И я этого не знаю, — ответил я.
— В самом деле? — Ее глаза внимательно изучали меня. Я попытался представить, какой она была несколько лет назад, когда баловалась всякими пилюлями и травкой и была достаточно легкомысленна, чтобы задавить ребенка и уехать. Сделать это оказалось довольно трудно: девушка, сидевшая напротив меня за обтянутым термостойким пластиком столиком, ничуть не напоминала легкомысленную прожигательницу жизни. В ней ощущались внимательная сосредоточенность, сдержанность и серьезность, и, хотя она была глубоко травмирована смертью отца, чувствовалось, что у нее хватит силы воли, чтобы перенести эту трагедию, не сломавшись.
Она сказала:
— Вы детектив?
— Более или менее.
— Как это понять?
— Я выполняю кое-какие частные поручения. Ничего интересного. Если так можно выразиться, я вольный стрелок.
— И вы работали на моего отца?
Я отрицательно покачал головой.
— Я видел его всего один раз, на прошлой неделе, — сказал я и повторил то же, что сообщил вчера Джиму Хини. — Поэтому, в сущности, я не знал вашего отца.
— Очень странно, — произнесла она.
Она помешала свой кофе, добавив сахара, сделала глоток и поставила чашку на блюдце. Я спросил, что именно ей кажется странным.
Она сказала:
— Я видела отца позавчера вечером. Он ждал в моей квартире, когда я вернусь с занятий. Мы вместе поужинали. Так он обычно делает… делал — один-два раза в неделю. Но почти всегда он предупреждал меня об этом телефонным звонком. Но в тот раз предварительного звонка не было. Отец сказал, что решил встретиться со мной просто потому, что ему это внезапно пришло в голову. Он рассчитывал, что все же дождется меня дома.
— Понятно.
— В тот вечер он был очень расстроен. Не знаю, насколько точно это слово определяет его состояние. Он был сильно взволнован: казалось, его беспокоит какая-то сложная проблема. Его настроение всегда отличалось неустойчивостью. Если все шло хорошо, он испытывал воодушевление; если появлялись трудности, впадал в депрессию. Когда я занялась патологической психологией и стала изучать маниакально-депрессивный синдром, я не могла не думать о том, что почти все симптомы этой болезни просматриваются у отца. Я не хочу сказать, что он был душевнобольным, но для него была характерна такая же резкая смена настроений. Это не мешало ему жить, просто такая уж у него была нервная система.