Вселенная наша такова, что даже самый тщательно и подроб– но придуманный мир не способен в ней материализоваться. Та– кое под силу разве только Демиургу, но уж никак не человеку. Но какие-то элементы материализации миров все-таки могут, по-видимому, иметь место. Например – этот вот сборник. Разве не есть он в определенном смысле материализация совершенно идеального мира, никогда не существовавшего и созданного че– ловеческим воображением? И кто знает, не найдутся ли по это– му поводу примеры гораздо более грандиозные?
В последнем романе братьев Стругацких, в значительной степени придуманном, но ни в какой степени не написанном; в романе, который даже имени-то собственного лишен (даже того, о чем в заявках раньше писали: «Название условное»); в рома– не, который никогда теперь не будет написан, потому что братьев Стругацких больше нет, а С. Витицкому в одиночку пи– сать его не хочется, – так вот в этом романе авторов-разра– ботчиков соблазняли главным образом две выдумки.
Во-первых, им нравился (казался оригинальным и нетриви– альным) мир Островной Империи, построенный с безжалостной рациональностью Демиурга, отчаявшегося искоренить зло. В три круга, грубо говоря, укладывался этот мир. Внешний круг был клоакой, стоком, адом этого мира – все подонки общества сте– кались туда, вся пьянь, рвань, дрянь, все садисты и прирож– денные убийцы, насильники, агрессивные хамы, извращенцы, зверье, нравственные уроды – гной, шлаки, фекалии социума. Тут было ИХ царствие, тут не знали наказаний, тут жили по законам силы, подлости и ненависти. Этим кругом Империя още– тинивалась против всей прочей ойкумены, держала оборону и наносила удары.
Средний круг населялся людьми обыкновенными, ни в чем не чрезмерными, такими, как мы с вами, – чуть похуже, чуть по– лучше, еще не ангелами, но уже и не бесами.
А в центре царил Мир Справедливости. «Полдень, XXII век». Теплый, приветливый, безопасный мир духа, творчества и сво– боды, населенный исключительно людьми талантливыми, славны– ми, дружелюбными, свято следующими всем заповедям самой вы– сокой нравственности.
Каждый рожденный в Империи неизбежно оказывался в «своем» круге, общество деликатно (а если надо – и грубо) вытесняло его туда, где ему было место, – в соответствии с талантами его, темпераментом и нравственной потенцией. Это вытеснение происходило и автоматически, и с помощью соответствующего социального механизма (чего-то вроде полиции нравов). Это был мир, где торжествовал принцип «каждому – свое» в самом широком его толковании. Ад, Чистилище и Рай. Классика.
А во-вторых, авторам нравилась придуманная ими концовка. Там у них Максим Каммерер, пройдя сквозь все круги и добрав– шись до центра, ошарашенно наблюдает эту райскую жизнь, ни– чем не уступающую земной, и, общаясь с высокопоставленным и высоколобым аборигеном, и узнавая у него все детали устройс– тва Империи, и пытаясь примирить непримиримое, осмыслить не– осмысливаемое, состыковать нестыкуемое, слышит вдруг вежли– вый вопрос: «А что, у вас разве мир устроен иначе?» И он на– чинает говорить, объяснять, втолковывать: о высокой Теории Воспитания, об Учителях, о тщательной кропотливой работе над каждой дитячьей душой… Абориген слушает, улыбается, кива– ет, а потом замечает как бы вскользь: «Изящно. Очень краси– вая теория. Но, к сожалению, абсолютно не реализуемая на практике». И пока Максим смотрит на него, потеряв дар речи, абориген произносит фразу, ради которой братья Стругацкие до последнего хотели этот роман все-таки написать.
– Мир не может быть построен так, как вы мне сейчас расс– казали, – говорит абориген. – Такой мир может быть только придуман. Боюсь, друг мой, вы живете в мире, который кто-то придумал – до вас и без вас, – а вы не догадываетесь об этом…
По замыслу авторов эта фраза должна была поставить пос– леднюю точку в жизнеописании Максима Каммерера. Она должна была заключить весь цикл о Мире Полудня. Некий итог целого мировоззрения. Эпитафия ему. Или – приговор?
Я рассказал здесь эту историю потому, что она пришлась к слову: еще один пример к вопросу о материализации придуман– ных миров. Причем не только пример, но, если угодно, и – не– кий материал для игры воображения и для размышлений о том мире, в котором приходится существовать нам с вами.
Санкт-Петербург март 1996 г.
Сергей ЛУКЬЯНЕНКО
ВРЕМЕННАЯ СУЕТА
ПОЧЕМУ Я ЭТО НАПИСАЛ…
Если честно – то все мы начинали именно с этого. Про– должали, дописывали (в уме, или на бумаге) свои любимые кни– ги, воскрешали погибших героев и окончательно разбирались со злом. Порой спорили с авторами – очень-очень тихо. А как же иначе – литература не футбол, на чужом поле не поиграешь.
Где-то в глубинах письменных столов, в компьютерных ар– хивах, просто в уголке сознания, у каждого писателя, навер– ное, спят вещи, которые не будут изданы. Потому что писались они для себя, как дань уважения авторам, любимым с детства. Нет в этом большой беды для читателей – подражание не может стать лучше оригинала. И всем нам хочется быть не «последо– вателями Стругацких» или «русскими Гаррисонами и Хайнлайна– ми», а самими собой. Но как здорово, что дана была эта воз– можность – пройти по НИИЧАВО, увидеть Золотой Шар, побывать в Арканаре! Андрей Чертков, придумавший и осуществивший эту идею, Борис Стругацкий, разрешивший воплотить ее в жизнь, подарили нам удивительное право – говорить за чужих героев. Хотя какие они чужие – Быков, Румата, Рэд Шухарт, Александр Привалов… Они давным-давно с нами, без них мы были бы сов– сем другими. И всегда хотелось встретиться с ними еще раз.
Я выбрал продолжение «Понедельника» даже не потому, что он наиболее любим, есть и другие книги братьев Стругацких, которые дороги мне ничуть не менее. Просто для меня это была наиболее сложная тема. Писать «продолжение» книги, наполнен– ной духом шестидесятых годов, светом и смехом давно ушедших надежд. Рискнуть.
Но это – уже совсем другая история.
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. КОЛЕСО ФОРТУНЫ