«Бедуином, – повторил он невольно. – Почувствовать себя бедуином». Да, в этом городе такие слова звучали совершенно особенно.
– Селена, – спросил он уже на ступеньках перед входом,
– за что вы так не любите бедуинов?
– А вот об этом я и хотела поговорить, – охотно отклик– нулась Селена. – Проходи, пожалуйста.
– Папа дома? – осторожно поинтересовался Виктор на вся– кий случай.
– Папа живет не здесь. В пяти километрах к юго-востоку у них с мамой свой новый дом, а это – моя дача. Мы будем здесь совершенно одни, – добавила она заговорщицким тоном. – И никто-никто не помешает мне рассказать, за что я так не люблю бедуинов.
4
Но разговор начался совсем с другого.
Ослепительно белая комната на втором этаже была словно вырубленная во льду пещера. Удивительный материал пушистых мягких кресел походил на январский рассыпчатый снег, конди– ционер накачивал в помещение студеный воздух с отчетливым запахом моря, фрукты, вынутые из холодильника, покрылись бу– синками росы, а пенистый «дайкири» цвета карибского прибоя ничем не уступал приготовленному Тэдди. И звучала тихая не– навязчивая музыка, будившая сладковато-грустные воспоминания о юности, мечты о далеких странах и о несбыточном. Захоте– лось выпить просто джину. Можно даже неохлажденного. Но они договорились пить только «дайкири». И он потягивал через со– ломинку зеленоватый коктейль, курил и смотрел на Селену. Се– лена была красива. Волшебно красива.
– Ты не куришь? – спросил он. – У меня настоящие, аме– риканские.
– Нет, я никакие не курю. Я же все-таки спортсменка. Надо поддерживать форму.
– А как же «дайкири»?
– Это другое дело. Алкоголь при достаточно интенсивных тренировках полностью выводится из организма, если, конечно, пить не каждый день. Никотин – нет. Он накапливается, как все самые гнусные яды. А к тому же необратимое загрязнение легких смолами, не говоря уже о канцерогенах.
Виктор, несколько растерявшийся от этой неожиданной санпросветагитации, чуть было не загасил сигарету, но потом решил, что это будет дешевое позерство, и предпочел отде– латься банальной и уже давно несмешной шуткой:
– Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет.
– Я больше люблю другое высказывание по поводу вредных привычек: «Жить вообще вредно. От этого умирают».
– Ну, это уже философия…
Они помолчали, смакуя коктейль и ощущение мягкой прох– лады.
– Вот что, Виктор, мне говорили, то есть я знаю, что вы
– известный писатель.
Она сделала паузу, споткнувшись об это «вы».
– Прости, я иногда еще буду сбиваться на такое обраще– ние. И потом, по-моему, в этом контексте лучше звучит «вы».
– Сейчас нет известных писателей, – возразил Виктор. – Есть получившие признание раньше, и есть те, которых читают сегодня. Я не отношусь ни к первым, ни ко вторым. Правда, в прежние годы меня считали модным романистом.
– Ну, это вы скромничаете, – улыбнулась Селена. – Вы все-таки были по-настоящему известным, у вас было признание, вас и сегодня многие помнят, и в некоторых кругах ваше имя, я думаю, будет звучать достаточно сильно.
– В некоторых кругах, – подхватил Виктор, – точнее в некоторых ведомствах, мое имя действительно до сих пор дейс– твует как красная тряпка на отдельные виды животных. Вот только меня это совсем не радует. Да, было время, было, ког– да мы, сами того не осознавая, писали для них, не для читателей, а именно для них, заранее представляя себе и смакуя такую картину: вот цензор прочел мою фразу, вот рожа его перекосилась, вот сжался кулак… Теперь нет цензоров. Теперь они борются с нами по-другому. Экономически. И вот одна половина пишущей братии искренне и благородно тво– рит по заявкам трудящихся увлекательную чушь, за которую трудящиеся охотно платят свои честно заработанные деньга, а другая – безумцы вроде меня – сочиняет ни для кого, зато нечто очень умное, но денег за это, разумеется, никто не платит. Я не утомил тебя, девочка, столь долгим пассажем?
– Ты считаешь меня ребенком? – резко спросила она.
– Господь с тобой, Селена! Во-первых, ты мне нравишь– ся…
Он помолчал, прислушиваясь к участившимся ударам серд– ца, и добавил:
– Как женщина. А во-вторых, я не считаю для себя воз– можным учить тебя жизни, объяснять, что такое хорошо и что такое плохо. Я в этом и сам порядком запутался, а к тому же чувствую: вы живете по каким-то своим, совсем новым законам. И скорее мне хочется просто понять их, может быть, даже че– му-то поучиться. Упаси меня Бог навязывать молодым свою мо– раль! Так что отношения «ребенок – взрослый» между нами пол– ностью исключены.
– Ну слава Богу, – сказала Селена, расслабляясь. – Мне еще нет двадцати, мне только будет двадцать. Но я командова– ла взводом спецназа и лично убила трех моджахедов, у меня орден Доблести второй степени, два легких ранения, знание четырех языков – на уровне общения, конечно, и… Впрочем, я сейчас не об этом. Я хочу, чтобы ты написал про нас и про моджа… то есть про бедуинов. Я, правда, боюсь, что ты не поймешь зачем, но я очень хочу, чтобы ты написал.
– Что написал? – не понял Банев. – Книгу?
– Да нет, – задумалась Селена, – наверное, не книгу. Ты же сам говоришь, что умные книги теперь никто не читает.
– Ну почему никто, случается, читают некоторые. Вот Го– лем, например, читает. Или этот, Антон, всего лишь капитан, а интересовался моим романом.
– При чем здесь Антон? – вздрогнула Селена. – Не сби– вайте меня, пожалуйста. Я хочу, чтобы вы… чтобы ты написал большую статью в центральную газету, потом, возможно, высту– пил на телевидении, я хочу, чтобы вся страна, весь мир узна– ли, что у нас здесь творится. Банев – это все-таки имя. Люди будут читать, будут слушать…