— Стоп! — сказал я. — Заткнитесь на минутку. Подумайте хорошенько и расскажите все по порядку.
Он не стал думать.
— Пожалуйста, — с готовностью сказал он. — Но вы должны поверить мне, Петер. Все, что я расскажу, будет истинная правда, и только правда. Дело было так. Когда она спустилась с крыши… Да она и раньше давала мне понять, только я не решался… А тут подумал: почему бы и нет?.. И она так улыбнулась, когда входила в комнату… Ну, я заглянул к себе… ну, взял кое-что… Захожу к ней, а шторы опущены, темно… а она на кушетке сидит… Я сел рядом, обнял ее, а она…
Волоча за собой обессилевшего от душевного волнения Симонэ, мы поднялись наверх. Дверь в комнату госпожи Мозес была распахнута. Сама она, спиной к двери, сидела на маленькой, обитой чем-то светлым кушетке. Голова ее была страшно вывернута на сторону, в глазах застыло бессмысленное, тупое выражение. Она определенно была мертва.
— Видите, видите?! — визгливо вскрикнул Симонэ и затрясся.
— Чертова кукла! — только и смог вымолвить Рон.
Надо признаться, я тоже был выбит из колеи, но безумная паника Симонэ странным образом повлияла на меня, и я, несмотря на ужас, разбегавшийся под рубашкой холодными мурашками, подошел к телу госпожи Мозес и осторожно прикоснулся к вывернутой шее.
— Вот именно, Рон, в самую точку, — констатировал я, раздосадованно глядя на Симонэ.
— В смысле? — непонимающе переспросил оператор.
— Кукла, — ответил я, а Симонэ подмигнул Рональду и в тот же момент загоготал страшным своим замогильным хохотом.
— Молодец, инспектор, — сквозь выступившие на глазах веселые слезы пробормотал он. — Отважный вы человек. Чего не скажешь про нашего доблестного старика Рональда… Именно кукла, но не просто кукла, а шедевр! Сегодня с ней снимать будем. Вот мы с ребятами и решили проверить, достоверно ли выглядит…
По тому, как унылый шалун сделал ударение на слове «мы», я почувствовал, что шутка только начинается. Из коридора послышался хохот десятка голосов.
— Совести у вас нет! — тихо сказал Рон и вышел под общий гогот.
Я выскочил за ним. Навстречу нам, в запорошенной снегом шубе, попалась Ольга. Она улыбнулась и спросила что-то про Хинкуса, но оператор шарахнулся от нее и поспешил в другую сторону.
Я заперся в своей комнате, лег на постель и скоро уснул.
Глава шестая
Мозес оказался неприятным и брюзгливым старикашкой с отечным, каким-то бульдожьим лицом. Отталкивающее впечатление усугублял странный, но абсолютно точно, до самой последней нитки восстановленный по описаниям очевидцев костюм. Особенно раздражало какое-то нелепое подобие средневекового камзола цвета семги, с полами до колен. Под камзолом виднелись форменные брюки с золотыми генеральскими лампасами.
За его спиной неотвязно маячили два серьезных, облаченных в дорогие, свободного покроя костюмы дядечки в тонких золотых очках, одинаковых галстуках и никак не вязавшейся с элегантным платьем манерой вертеть что-нибудь в руках. Возможно, из-за того, что одежда дядечкам совершенно не шла, и тот, что был помоложе и поплечистее, все время досадливо оттягивал пальцем ворот рубашки, а возможно, так сказывалось соседство с Мозесом и его камзолом, но у меня сложилось полное впечатление, что сопровождение господина Мозеса представляло собой ряженых, и ряженных наскоро и небрежно. И порой мне даже чудилась в их глазах мучительная, невыразимая тоска по крупной золотой цепочке и тренировочному костюму.
На обеденном столе уже стояло все необходимое. Сияли софиты. Оператор вполголоса призывал на голову Меба хотя бы одну, самую крошечную, из египетских казней. Меб, до крайности раздосадованный происшествием с Хинкусом, которого по состоянию здоровья наотрез отказались выпустить из больницы даже в случае потопа и нашествия марсиан. Гримерша Лилечка пудрила носик госпоже Мозес, которая хрустальным голосом рассказывала ей, как она, госпожа Мозес, однажды снималась у самого Мартина Зуркевича. Дядечки Мозеса, стоявшие в паре метров за его спиной, на самой границе кадра, тоскливо перебирали в пальцах: один — монетку, другой — крошечный серебряный ножичек, по-видимому брелок.