— Но вы бы могли контролировать процесс воспитания.
— Принципиально да, но на деле — нет. Проблема даже не в морали, а в том, что мы не можем сколь угодно долго находиться здесь. Возможность Выхода предоставляется раз в миллион лет, и легче умереть, чем отказаться от нее.
Услышав эти слова, доктор Голем первый и последний раз обвинил мутанта в неблагодарности и предательстве. И тогда мутант ответил ему:
— Мы не можем научить человечество жить по-человечески, потому что сами уже давно перестали быть людьми.
Как и обещал Зурзмансор, день вручения премии был объявлен выходным. Когда в Лепрозорий медленно въехал длинный черный, усеянный блестящими капельками дождя по лакированному капоту и никелированным деталям отделки автомобиль, у Лечебного корпуса выстроился почетный караул. Дети, чистенькие и опрятные по случаю праздника, чинно держали в руках букеты каких-то невиданных в этих краях цветов. Мокрецы, редкой цепочкой стоящие среди пестрого детского табора, одинаково вежливо улыбались из-под черных своих шляп и механически покачивали ладонями в неизменных перчатках. Майор кисло ухмылялся, стоя на крыльце между Зурзмансором и Големом. Ему не нравилось присутствие посторонних на вверенной ему территории.
Из автомобиля выбрался Банев. Он с любопытством огляделся, помахал встречающим, но, спохватившись, помог выйти смеющейся, ослепительно красивой Диане. Как только она показалась, неровный шум превратился в радостный гул, словно это Диана была лауреатом, а не ее спутник. Дети, размахивая букетами, ринулись к ним. Возникло небольшое столпотворение. Все что-то говорили, смеялись. Виктор с серьезным видом пожимал маленькие ладошки и целовал заалевшие щечки. Диана, величественная и элегантная, принимала цветы и успевала подавать руку для поцелуев подоспевшим взрослым обитателям Лепрозория.
Наконец-то в эту праздничную неразбериху вмешался Зурзмансор, и церемония встречи приняла более организованный характер. К Баневу стали подходить мокрецы и — не снимая ни шляп, ни перчаток — представляться. Писатель с удивлением узнавал многие, некогда весьма громкие имена. Здесь были и знаменитые ученые, и несколько литераторов, которых он почитал давно почившими классиками, и даже политические деятели из нелегальной оппозиции, конечно же, самые трезвомыслящие. Цвет нации собрался в этой почтительно приветствующей его толпе, и Банев ощущал себя этаким Данте Алигьери среди теней то ли первого круга Ада, то ли уже Чистилища. Кто-то, вероятно здешний Вергилий, подхватил его под локоть и повлек к крыльцу, и Виктор узнал в своем сопровождающем Зурзмансора.
— Как вы умудрились собрать здесь все эти лица? — спросил Виктор, кивая на толпу мокрецов. Детишки в этот момент окружали Диану, она что-то говорила им, и те послушно трясли челками.
— Это не я, Виктор, — совершенно серьезно отвечал Зурзмансор. — Частью они оказались здесь волею случая, частью злой волею господина Президента. Некоторые в Лепрозории уже много лет, а иные совсем недавно. Взгляните на этого господина по левую руку от вас. Это философ Валерий Кимон. Он здесь еще с войны.
Виктор отыскал глазами мокреца, на которого ему указал Зурзмансор. Кимон выглядел мужчиной среднего возраста, несколько печальным, но в остальном ничем не отличающимся от прочих обитателей Лепрозория.
— Мы не стареем, — сказал Зурзмансор, угадав его мысли, — просто не можем себе позволить.
Виктор промолчал на это — а что он мог сказать? Ему вспомнилось его недавнее заблуждение. «Бедный, прекрасный утенок», — повторил он мысленно слова Голема, заглушая растущую в душе горечь.
Тем временем они уже вошли в большой зал, скорее всего гимнастический, но теперь оборудованный для торжественного собрания. У одной из стен его высилась кафедра, а остальная часть помещения была заставлена разнообразными стульями и креслами. Виктор оглянулся на Зурзмансора, и тот указал ему на кресло в первом ряду. Подошла Диана, схватила его за руку и прошептала горячо и счастливо:
— Ну, как тебе понравилась встреча? По-моему, все очень мило.
— Недурственно, — желчно ответил Виктор, усаживая ее на самое лучшее место.
— У, бука, — сказала Диана и, отвернувшись, стала улыбаться Зурзмансору.
Зурзмансор терпеливо дождался, когда все усядутся и стихнет гул возбужденных голосов, по преимуществу детских, так как мутанты вели себя сдержанно. Когда установилась тишина, он встал перед кафедрой и заговорил: