— Понимаете? Вы? — переспросил он. — Ни черта вы не понимаете. Вы просто надменная невежда из совершенно другого полушария. Вы родом из страны, где все просто, и являетесь со своими простыми решениями сюда, в Африку. Вы пытаетесь спасти от горькой участи одно-единственное животное, а кончаете тем, что убиваете самку, трех ее детенышей обрекаете на медленную смерть и приговариваете одного из лучших когда-либо встретившихся вам людей к жизни убогого калеки.
— Но что я еще могу сказать? — взмолилась она. — Я была не права.
— В этот поздний час ваше новообретенное самоуничижение, конечно, крайне трогательно. — Его негромкий голос хлестал ее подобно бичу. — Ну разумеется, вы были не правы. Так же, как вы и ваши соотечественники не правы, обрекая на голод тридцатимиллионный африканский народ в попытке навязать ему очередное из своих наивных решений проблемы. А когда причиненный вами урон уже ничем не восполнишь, вы, наверное, снова скажете: «Нам так жаль, мы были не правы», и уберетесь восвояси, оставив мою страну и мой народ голодающим и истекающим кровью?
— Что я могу сделать?
— Сафари продлится еще тридцать дней, — жестко сказал он. — Я хочу, чтобы вы все это время были тише воды ниже травы. Единственная причина, по которой я не отменяю все это шоу сию же минуту и не отправляю вас со всеми вашими манатками к вашим любимым эскимосам и правам человека, так это то, что я считаю вашего отца замечательным человеком. Отныне вы находитесь на испытательном сроке. Еще одна выходка — и вы уже на первом самолете до Анкориджа. Я ясно излагаю?
— Более чем. — В ее голосе снова появились признаки присутствия духа. За всю ухабистую дорогу до брода, вверх по берегу и до поляны, где стояло дерево с приманкой, ни один из них больше не произнес ни слова.
К тому времени Джоб и Матату уже развели костер. Шон по отсветам костра сориентировался и подъехал к тому месту, где лежал Шадрах, вылез из «тойоты» и бросился прямиком к нему.
— Как, очень больно? — спросил он, присаживаясь около него на корточки.
— Разве это боль, — отозвался Шадрах, но по посеревшему лицу и запавшим глазам было видно, что он говорит неправду. Шон наполнил одноразовый шприц морфином из стеклянной ампулы. Он дождался, пока наркотик подействует, и только после этого они подняли Шадраха, отнесли его к машине и уложили в кузов.
Джоб и Матату, дожидаясь возвращения Шона, освежевали обоих львов и теперь закрепили свернутые зеленоватые просоленные шкуры на капот, где они должны были остыть на ночном ветерке.
— Да, это всем львам лев, — сказал Шон Рикардо. — Ты добыл себе просто великолепный трофей.
Рикардо покачал головой и сказал:
— Надо поскорее доставить Шадраха в лагерь.
Шон вел машину очень осторожно, стараясь аккуратно объезжать все рытвины и ухабы, чтобы избавить Шадраха от лишних мучений.
Клодия настояла на том, чтобы остаться в кузове с Шадрахом, и сидела, положив его голову себе на колени. Рикардо, сидевший впереди рядом с Шоном, спросил:
— И что дальше?
— Как только доберемся до лагеря, я свяжусь по радио с Хараре. В аэропорту нас будет ждать карета скорой помощи. Я буду отсутствовать пару дней. Нужно убедиться, что о Шадрахе как следует позаботятся, и, само собой, мне придется составить отчет для департамента охоты и попытаться все уладить.
— Я об этом еще и не думал, — признался Рикардо. — Ведь мы убили львицу с львятами, и при этом пострадал человек. Как поступит правительство?
Шон в темноте пожал плечами.
— Более чем возможно, что они отзовут мою лицензию и лишат меня концессии.
— Вот черт, Шон. Мне и в голову не приходило. Может, я могу чем-нибудь помочь?
— Вряд ли, Капо, но спасибо за предложение. Ты тут ни при чем. Это касается лишь меня и департамента.
— Я мог бы взять вину за львицу целиком на себя, сказать, что это я застрелил ее.
— Не выйдет, — покачал головой Шон. — Клиент ни в чем не виноват. Это политика департамента. Что бы ты ни сделал, за все отвечаю только я.
— Но ведь если они отберут у тебя лицензию… — Рикардо поколебался, и Шон снова покачал головой.
— Нет, Капо, продолжить сафари они не запретят. Это тоже политика департамента. Сафари должно быть доведено до конца. Нельзя обижать клиента, который приносит твердую валюту. Так что топор опустится только после того, как ты уедешь. Ты ни при чем. Я вернусь через пару дней, и мы вместе поохотимся на этого большого слона. Так что ни о чем не беспокойся.
— Я начинаю казаться себе просто каким-то эгоистичным ублюдком. Пойми, я ведь беспокоюсь не о своей охоте, а о тебе и твоей лицензии.
— Мы еще поохотимся вместе, Капо. Кроме того, если у меня отберут лицензию, это будет последняя наша с тобой охота, Капо.
До сидящей в кузове Клодии доносились обрывки разговора, и она знала, почему отец ничего на это не ответил. Она знала, что это и так его последняя охота, лишат Шона лицензии или не лишат. Клодия за последние несколько часов испытала страшное эмоциональное потрясение и сейчас, думая о папе, вдруг почувствовала, как подступают слезы и скапливаются в уголках глаз. Она попыталась справиться с ними, но овчинка не стоила выделки, и она разрыдалась, оплакивая их всех: своего отца, львицу и львят, великолепного льва и Шадраха с его искалеченной ногой.
Ее слезинка упала на обращенное к небу лицо Шадраха, и он недоуменно взглянул на нее. Она пальцем вытерла капельку с его щеки и прошептала ему глухим и сдавленным от горя голосом: