— Вечер добрый, Ратьша, — тихим, нежным голосом поздоровалась княжна. — И тебя на совет призвали?
После двух лет жизни в Рязани племянница ромейского кесаря говорила по-русски почти правильно, только иногда чуть коверкая слова и необычно строя речь. Относилась к Ратиславу княжна всегда тепло: ведь это он два года тому ездил вместе с княжичем Федором, с которым вместе воспитывался при дворе Великого князя, с посольством сватать ее. Путь был не малый. Посольство добралось, аж, до Трапезунда — столицы осколка, некогда великой империи Ромеев, разгромленной три десятка лет назад братьями по вере, идущими в бой с именем Христа. Но Трапезундские императоры не думали сдаваться, копили силы, искали союзников среди соседей, не потеряв надежду вернуть былое величие. Именно в поисках союзников они и начали переговоры с Великим Рязанским князем, завершившимися сватовством и женитьбой его наследника на родной племяннице императора. Юрию Ингоревичу женитьба сына на невесте царского рода тоже была выгодна. Какой-то помощи от ромеев, закопавшихся в своих не простых делах, он не ждал. Такая невестка нужна была для придания старшему сыну большего влияния: Рязанский князь собирался порушить лествичное право наследования, сложившееся на Руси со времен старых Киевских князей и передать стол старшему сыну. Нравилось это не всем, особенно брату Великого князя Роману Ингоревичу, который по лествичному праву должен был наследовать Рязанский стол, в случае смерти, ныне правящего Юрия Ингоревича.
— И тебе доброго вечера, княжна Евпраксия, — сдерживая волнение, ответил на приветствие Ратьша. — Как здоровье? Как сын?
— Хорошо все. И Иванушка здоров, слава Иисусу, — сказала княжна. — Слышала, совет собрал батюшка. Случилось что?
Сердце боярина екнуло от жалости, столько тревоги и надежды на хорошие вести прозвучало в голосе молодой, едва за восемнадцать весен, гречанки. Для себя Ратислав давно понял, что влюблен в жену своего будущего князя. Влюблен с тех пор, как увидел ее в первый раз в Трапезунде, на смотринах. Влюблен безнадежно — Федор, кроме всего прочего был его близким другом. Потому Ратьша тщательно скрывал свое неуместное чувство. В последний год, после знакомства с Муромской невестой, стало чуть легче. Но стоило только, вот так, лицом к лицу встретиться с Евпраксией, и сердце начинало частить, щеки пылали, голос пресекался.
— Не знаю, княжна, — кашлянув, ответил он, смотрящей на него с затаенным страхом, Евпраксии. — Но, думаю, ничего страшного. Я меньше недели, как с Половецкого поля. Тихо все.
— Дай Бог.
Слова боярина, похоже, немного успокоили гречанку. Она отвела от Ратислава свои огромные нездешние глаза, опустила голову и, легко ступая, заскользила дальше по переходу. Ратьша неприлично долго смотрел ей вслед. Ну да здесь, в безлюдном темном коридоре, замечать такое было некому. Вздохнув, он стряхнул с себя наваждение, навеянное нечаянной встречей, и двинулся дальше.
Дошел до княжьих покоев и кивнул двум стражам, скучающим у входа. Потом толкнул дверь в комнату, где Юрий Ингоревич проводил советы с ближниками. В приемной князя, после сумрака коридора, показалось светло, как днем — в комнате горели больше десятка толстых свечей на поставцах. Три трехрогих подсвечника с горящими свечами, стояли на громадном дубовом столе, занимавшем изрядную часть помещения. За столом устроились семеро: сам Великий князь, только что появившийся Фотий, княжич Федор, князь Олег — племянник Юрия Ингоревича, набольший воевода Коловрат, тысяцкий Будимир и непосредственный начальник Ратислава княжеский тиун Корней, ведавший княжьим сыском и разведкой. Кроме подсвечников на столе корчага с квасом, с плавающим в ней деревянным резным ковшиком. Вокруг корчаги поставлены глиняные кружки. Кое-кто уже налил себе кваску — давно, видно, ждут.
Душновато в покоях — надышали, да и свечи горят, распространяя приторный восковой дух. Почему-то Ратиславу никогда не нравился этот запах. Подойдя к столу, боярин поклонился Юрию Ингоревичу, кивнул остальным.