Его синяя шляпа лежала на коленях. В правой руке он держал трубку, и, казалось, был готов выпустить очередное колечко дыма — и оно полетит туда, куда Гэндальф ему прикажет.
Но Гэндальф укоризненно покачивал головой.
— Бросьте вы это дело, Нэрдан, — сказал он Андрею.
— Не раньше, чем вернется Алиса, — ответил тот, словно бы и не заметив, что Гэндальф назвал его чужим именем.
— Она вернется послезавтра. И, кстати, читать чужой дневник неэтично.
— А из дома сбегать этично?! — неожиданно для себя взорвался Андрей. — Ошиваться черт-те где — это этично?! Она, видите ли, свободна, она, стало быть, выше всех, а ее мать, значит, может глотать валидол горстями! Вся кухня валидолом пропахла!
— А Мидгард пропах кровью.
— Тем более! Она же одна у матери!
— Мы знаем.
— Ах, вы знаете? А что вы еще знаете? Да будь на то моя воля, я бы всем этим путешественникам поставил психдиагноз! И аминазин им колоть, аминазин! — окончательно разозлился Андрей.
— Угу, понятно, — неожиданно миролюбиво произнес Гэндальф. — По деревьям лазают, к эльфам в гости бегают, к чужим берегам, гады, плавают…
— А… — Андрей так и застыл с разинутым ртом. До него только сейчас начало доходить, что он беседует с литературным персонажем.
— Значит, борьба с ушельчеством? — тоном, не предвещающим ничего хорошего, продолжал между тем Гэндальф. — Понятно, только должен вас огорчить. Многие ставили перед собой такую задачу. Во все времена. Только ничего из этого не вышло. И не выйдет. Вот вы в детстве скворечники делали? — неожиданно обратился он к Андрею.
Андрей, у которого язык уже давно прилип к небу, только молча кивнул.
— Вот там птицы поселяются, птенцов выводят, они подрастают, учатся летать, а потом что?
— Улетают совсем, — неожиданно для себя ответил Андрей.
— Вот видите! И птичьи родители нисколько по этому поводу не переживают.
— Так то птицы! А мы же люди, мы обязаны думать о будущем своих детей!
— То, что вы — люди, не избавляет вас от законов этого мира, — резко возразил Гэндальф. — Думать о будущем вы все мастера. А что вы для него делаете? Вон, видели ту гробницу, рядом с Алисиным домом? Здешние некроманты куют в ней силы, способные превратить весь ваш мир в черное стекло — вы хоть это знаете? Вот этакое будущее вы готовите своим детям? Или об этом вы как раз стараетесь не думать? А они жить хотят. Сейчас, а не в будущем. Потому и уходят.
— А вам-то что за дело до угрозы термоядерной войны? — огрызнулся Андрей.
— Да ведь вы и нас этим погубите!
Глаза Гэндальфа возмущенно сверкнули.
— Вы что же, не понимаете этого? Ведь если вы взорвете свой мир, погибнут и все остальные — они же на него опираются!
— А может, и не взорвем, — глупо улыбаясь, пробормотал Андрей. — По крайней мере, эту опасность наша цивилизация…
— Ваша поганая цивилизация, — неожиданно жестко произнес Гэндальф, — вообще не способна жить в мире. Даже с тем миром, который ей дан. Она желает его изнасиловать для удовлетворения своих противоестественных потребностей. Да, собственно, она и заключается в извращении потребностей. И вы еще смеете осуждать ушельцев? А где это написано — «не судите, да не судимы будете»?
Гэндальф замолчал, затягиваясь своей знаменитой трубкой. Молчал и Андрей.
— Что ж, так было всегда, — нарушил молчание Гэндальф. — Одни в своем стремительном марше отважно топчутся на месте, а другие с этого места уходят. Куда угодно. Пока ваша цивилизация их еще не совсем изуродовала и не сделала тем самым «сложившимися для общества». И потом, ушельцы ведь возвращаются. Пока. Почем вам знать — может быть, на ваших глазах зарождается новая, как это у вас называется, цивилизация?
— Уж больно неприглядно она зарождается, — усмехнулся Андрей.
— Согласен, неприглядно. Как все дети. Но она обречена расти, а ваша — обречена погибнуть. Сейчас, собственно, вопрос только в одном: прихватите ли вы с собой и их, и нас, и еще многих других — или уйдете одни. Собственно, это все, что я хотел сказать.
Он встал, шагнул к стене и уже вошел в нее наполовину, но вдруг обернулся и, пристально посмотрев в лицо Андрея пронзительными зелеными глазами, повелительным тоном произнес:
— Спать!
…
Андрей проснулся от резкого звонка будильника. Минут пять он протирал глаза, тщетно пытаясь понять, на каком он свете — еще на этом или уже на том. Спал он, оказывается, на стуле, полностью одетый, уронив голову на Алисин дневник, и, кроме давешней беседы с Гэндальфом, ровно ничего во сне не видел.