Уже трое суток они сидели в тесном подвале сгоревшего дома на южной окраине Тьмутаракани. Как им удалось проникнуть сюда — это, пожалуй, было бы слишком долго объяснять. Да навряд ли это и важно.
Ведь Магия Путей — это тоже наука, и, как все науки без малейшего исключения, требует немалых знаний и усилий. Бывают, конечно, и такие «маги», которые, заучив пяток-другой заклинаний, творят липовые чудеса на потеху базарной толпе. «Публика — дура» — вот первый закон этой магии, и второй, и все последующие тоже. Но такие понятия, как триализм материи-сознания-энергии, бесконечно-пространственный мировой континуум, всесвязность мира, связность и связанность человека в нем — все это надежно преграждает базарным магам путь на территорию Магии Пентамической. А тот, кто преодолел эти барьеры бессонными ночами и кровью сорванного сердца — такой человек на наивные вопросы непосвященных обычно отвечает так:
— Долго рассказывать. Да это и не важно.
И лишь немногие имеют дар излагать Начала простым и понятным языком, не искажая и не профанируя их. И, если бы при том разговоре, который я воспроизвел в начале главы, присутствовал один из этих немногих — он сказал бы, что всесвязность мира проявляется, в частности, и в том, что души всех живущих связаны каждая с каждой астральным шнуром, незримым, но чувствуемым.
Между родными, друзьями и любящими такие шнуры прочны и надежны необыкновенно, и, пользуясь ими, даже очень неопытный маг может многое.
Именно по такому шнуру проскользнули в мертвую уже Тмутаракань Хириэль и Эленнар. Но в окрестностях Бездны, а тем более в мире, пораженном ее осколком, все Пути ведут к одному, а приводят — в другое.
Выбраться из подвала они могли. И даже пытались. Но всякий раз нестерпимый жар Темного Пламени отбрасывал их прочь от города.
В первый день оно бушевало так, что им даже не удалось выбраться наружу. Хириэль чуть было не поплатилась за эту попытку своими роскошными волосами — они сразу же начали потрескивать и курчавиться. Но хуже всего был неслышимый вопль невыразимого животного ужаса тысяч погибающих в огне, полоснувший ее по душе сверху донизу, да так, что потом она целые сутки просидела в подвале неподвижно, разглядывая неизвестно как попавшую сюда детскую игрушку — деревянного раскрашенного Буратино.
«Ребенок мертв, а его игрушка цела. Ребенок мертв, а его игрушка цела», — эта противоестественная мысль билась у нее в голове все время, пока, наконец, не вырвалась отчаянным усилием из разбитой колеи.
— А его игрушка цела. Цела. А ребенок мертв. Надо похоронить, — сказала она вслух, и что-то радостное колыхнулось в самом сердце ее сердца: это уже была мысль о действии.
— Пойдем, — кивнула она Эленнару, поднимаясь по лестнице. И, выйдя на разрушенную улицу, запела фаэрийский погребальный гимн…
Ветер кружил у ног Эленнара лист бумаги — то самое заявление, в котором гражданка Косорылова просила расторгнуть ее брак с мужем-пропойцей. Эленнар машинально нагнулся, поднял его и спрятал под куртку.
Он не слишком понимал, что в нем написано. Но главное он чувствовал: если он поймет, что такое «расторгнуть брак», он поймет и другое.
Он поймет, отчего произошла Катастрофа.
Машина
— А, что уж теперь! — Хириэль безнадежно махнула рукой. — Ты же знаешь, произнесла она после небольшой паузы, — мне почему-то хочется пробраться в город. К своему дому. Не знаю почему, не знаю как, но это нужно. Очень нужно.
— А чем это грозит, ты знаешь? — спросил Эленнар.
— Да. Но я должна это сделать.
— Для чего? Мы же не сможем воскресить мертвых, да это и нельзя.
— Здесь есть живые.
— Порченые. А остальные — мертвы или скоро умрут.
— Значит, мы не должны этого допустить! — неожиданно твердо заявила Хириэль. — Ты же знаешь закон: мир жив, пока в нем живы Хранители.
— Ты хочешь их найти?
— Да. Раз мы попали сюда, значит, это нужно.
— Мы наберемся Темного Пламени, — спокойно возразил Эленнар.