— Ничего, затопчем, — усмехнулся Митрандир. — Если он поедет по мосту, то провалится. Керосин у кого? Торонгиль, у тебя? Ого, целая канистра. Как провалится — выливаешь на него все и поджигаешь. А если развернется и поедет вверх по ручью — тогда я его подожгу. Бутылкой.
— И пусть тогда выбирают: — гореть живьем или вылезать наружу, — прибавил Ингвэ, сжимая левой рукой цевье охотничьего ружья.
— Можно посмотреть? — заинтересовался Митрандир. — Ничего себе калибр! Пуля, наверное, граммов на двадцать тянет?
— Нет, побольше. Тридцать четыре.
— Н-да… — уважительно протянул Митрандир. — А такой пулькой, да в голову, а?
— Охотничье оружие по определению предназначено для того, чтобы убивать на месте, — сухо произнес Ингвэ.
— А стрелять по деревне танк отсюда не сможет: ему лес мешает, — подытожил Митрандир. — Валандиль, кончай пилить, иди сюда. И ты, Азазелло, тоже.
Подождав, пока все колонисты соберутся рядом с ним, Митрандир скомандовал — не громко, но таким тоном, что все невольно подтянулись:
— Отряд, смирно! Слушай боевой приказ! Всем спуститься к ручью и занять позицию у берега метрах в десяти от моста. На дорогу не высовываться, спичек без команды не зажигать. Бегом марш!
Стальные гусеницы громыхали уже совсем близко.
— Вот он! — произнес кто-то.
— «Абрамс», американский, — определил Митрандир. — Видите, у него башня, как коробка из-под башмаков? Точно, «Абрамс».
Танк остановился у самого въезда на мост. Люк открылся, и оттуда высунулась рука с фонарем. А вслед за ней — голова в шлеме, из-под которого торчали длинные рыжие волосы…
— Ингвэ! — отчаянно завопил Митрандир. — Не стреляй!
И, выскочив на дорогу, опрометью побежал к Хириэли.
— Дурачье! Дурачье безмозглое! — радостно бормотал он, обнимая ее за плечи. — Мы ж вас чуть не сожгли! У вас что, ума не хватило зеленую ракету дать?
— А я знаю, чем ее запускать? — весело смеялась Хириэль. — У нас на всех один танкист, да и тот два года Ленина рисовал!
— Ой, хохмачи… Это он, что ли, из пушки выстрелил?
— Он. А вы что, слышали?
— Ну конечно!
— Стой! — крикнул притворно грозным тоном подошедший Ингвэ. — Кто смеет ступать по этой земле без моего дозволения?
— Свои, государь! — рассмеялся Митрандир. — И хорошо бы, чтоб впредь все недоразумения кончались так же легко!
Итог
«Судя по рассказу Хириэли…» — вывел в тетради Хугин и задумался.
— Слушай, Митрандир! — попросил он. — А ты не можешь сформулировать?
— Что сформулировать? — поинтересовался тот.
— Ну вот, Хириэль нам рассказывала, как они сюда ехали. Я это записал, чувствую, что это очень важно, а вот сформулировать, почему — не могу. А ты же военным был…
— Был когда-то. Так тебе что, надо записать, какие выводы из всего этого следуют?
— Ну да.
— Давай ручку и тетрадь.
Митрандир пробежал глазами строки, написанные Хугином, и продолжил оборванную полуфразу крупным разборчивым почерком:
«Судя по рассказу Хириэли, третья мировая война уже на четвертые сутки вошла в стадию, когда она может питаться и поддерживаться сама собой, в силу собственной внутренней логики. «Убивать, чтоб не быть убитым», «отомстить за себя», «за друга» — вот какова высшая цель этой войны сегодня. Об интересах нации, славе русского оружия и тому подобных вещах никто уже и не думает. Большая война сразу же распалась на множество малых войн, которые каждый ведет за что-то свое.
У этого этапа есть свои характерные признаки. Я уже видел их в Афганистане и не спутаю ни с чем.
Вот главный из них: неконтролируемость и неуправляемость боевых действий. То и дело вспыхивают перестрелки, а потом выясняется, что свои били по своим. Кто-то непонятно почему сжигает половину деревни. Американский танк неожиданно оказывается за пятьсот километров от ближайшей границы — причем один и без сопровождения пехоты. И все это без видимых поводов и приказов.
Такая война — самое страшное, что может ожидать регулярную армию. Она расшатывает ее и превращает в полубандитское вооруженное формирование.
Здесь проявляется второй признак: пышным цветом расцветает мародерство. Оно окончательно разлагает армию и лишает ее даже намека на боеспособность.
Во время первой мировой войны за мародерство расстреливали на месте.
На второй — оно официально каралось, но чаще всего сходило с рук.
Сейчас, судя по всему, это несовместимое с воинской честью занятие едва ли не санкционировано. Эволюция работает четко — от плохого к худшему. Причем во всех странах и всех отношениях.