"Все мы, лучшие люди России (себя я к ним причисляю в самом-самом хвосте), давно уже бежим под хлыстом еврейского галдёжа, еврейской истеричности, еврейской повышенной чувствительности, еврейской страсти господствовать, еврейской многовековой спайки, которая делает этот избранный народ столь же страшным и сильным, как стая оводов, способных убить в болоте лошадь. Ужасно то, что мы все сознаем это, но во сто раз ужаснее то, что мы об этом только шепчемся в самой интимной компании на ушко, а вслух сказать никогда не решимся. Можно печатно и иносказательно обругать царя и даже Бога, а попробуй-ка еврея! Ого-го! Какой вопль и визг поднимется среди всех этих фармацевтов, зубных врачей, адвокатов, докторов и особенно громко среди русских писателей, ибо, как сказал один очень недурной беллетрист, Куприн, каждый еврей родится на свет божий с предначертанной миссией быть русским писателем".
Далее:
"И оттого-то вечный странник еврей таким глубоким, но почти бессознательным, инстинктивным, привитым 5000-летней наследственностью, стихийным, кровным презрением презирает всё наше земное… Оттого-то он опустошает так зверски леса, оттого он равнодушен к природе, истории, чужому языку".
Это письмо Александра Ивановича Куприна, пролежавшее в архивах многие десятилетия. И знаете, чем оно заканчивается? Просьбой держать его в секрете…
Есть такое выражение : ради страха иудейского.
Из-за страха, то есть.
Так у кого была реальная власть – еще и до Октября 1917-го? "Великий Октябрь" всего лишь "законодательно оформил" эту власть, а вскоре был принят и закон об антисемитизме. Понятно, что ожидало "нарушителя" такого закона…
А в "перестроечные" годы, один из депутатов-"демократов", как бы ни с того ни с сего, вдруг, на заседании парламента завизжал о необходимости "закона об антисемитизме". В поднявшемся галдёже был и такой вопль: "все русские классики были антисемитами!.."
По-нормальному говоря – не могли обойти вниманием этот вопрос. Пожалуйста, Антон Павлович Чехов – тем более к месту будет, коли депутаты визжали о русских классиках:
"Такие писатели, как Н.С.Лесков и С.В.Максимов, не могут иметь у нашей критики успеха, так как наши критики почти все – евреи, не знающие, чуждые русской коренной жизни, ее духа, ее формы, ее юмора, совершенно непонятного для них, и видящие в русском человеке ни больше ни меньше, как скучного инородца. У петербургской публики, в большинстве руководимой этими критиками, никогда не имел успеха Островский; и Гоголь уже не смешит ее".
Это – из записной книжки Чехова ; впервые напечатано в 1980-м году.
"Антисемитизм", естественно… Вообще, форменная чертовщина получается с этим "антисемитизмом". Перво-наперво, никакого "антисемитизма", в кавычках и без кавычек, не может быть по одной причине: ввиду отсутствия на территории России… семитов как таковых! Поскольку хазары – иудео-хазары – не семиты, а племя из глубин Азии… (Даже в Нью-Йорке есть издательство – "Хазария". Отрицали, отрицали хазар, даже само слово отрицали – да и признали).
Евреев нет – еврейство есть. Загадка!
Интересны и "замечания вскользь", когда-то попавшиеся мне на глаза.
Когда в начале 20-го века российские евреи подались не только в США, но и в Западную Европу, и добрались до Страсбурга (именно Страсбург упоминался, ныне "столица прав человека"), там "раздался единодушный вопль : "Это не евреи!". Попалось когда-то и замечание: "английские евреи не признают государство Израиль". Почему? Не потому ли, что создавалось оно прежде всего выходцами из Российской империи – и все ключевые посты были ими заняты, и самую сущность государства именно они определяли?..
Антисемитизм, "антисемитизм"… В общем, можно сделать такой вывод : даже попытка пристально взглянуть в сторону евреев называется антисемитизмом!
Теперь погромы – "погромы".
Слухи о предстоящих "еврейских погромах" – тоже неотъемлемая часть "перестройки"!
Знавал я в конце 1980-х – начале 90-х – одного симпатичного старичка. Вихрем залетал он в редакцию, будоражил всех, и хотя он просто-напросто отнимал время, все ему были искренне рады.
Наступил 1991-й год. Старичок, его фамилия Медведев, стал почаще заскакивать в редакцию – и стал несколько тише, серьезнее. До нас дошел слух: уезжает в Америку… Дети уже там. А вся его жизнь – здесь, на этой фабрике. Он пытался под конец и в газете оставить след, приносил какие-то технические инструкции, когда-то им написанные : может, напечатаете?…
И было одно из последних партийных собраний, на которое, как всегда исправно, пришел и он. Пенсионеры обычно сидели тихо, но тут он попросил слово, бодро встал, громко сказал: