Да у него и в мыслях ничего не было. Соседка! Тут родители, там родители. Хотя он видел, понимал её красоту: хорошая фигура в лёгком платьице, стройные ноги… Глаза с весёлой искоркой. Хотя… Уж очень она решительная, что ли… В общем, ему нравились другие: спокойные, миловидные девочки. С некоторыми уже и целовался – проявляя решительность!
Постоял у шкафа, перебирая книги, читая названия, фамилии авторов. Инстинктивно выбирал русских классиков, обходя советских писателей. Инстинктивно. Книжек немного, так, одна полка – а у него дома вообще ничего, разве что «Атлас мира» да что-нибудь случайное, неизвестно как в дом попавшее: «Персидские письма» французского философа Монтескье! Читал, читал – ничего не понял, пока в предисловие не заглянул.
А у неё всё-таки – «Вешние воды», Бунин, Лев Толстой… Интересно.
– Вот это возьму?..
– А?.. Бери, бери!
Так помаленьку всю полку и перечитал, беря по книжке. Как сейчас он помнит себя, тогдашнего, свои мысли, чувства, впечатления.
Впечатления… Всякие впечатления. Запах книги, скрип дощатого пола, стёртый порог у двери – и обкатанный сучок, словно большой палец, выступающий из доски… Зачем помнится? А вот помнится.
Лето, тишина, деревянные перила лестницы – и сама лестница, тоже деревянная, нагретая солнцем через пыльное высокое окно. Наверное, до сию пору на нём лежит та же самая пыль, что и тогда… Странно всё-таки устроен мир: у людей жизнь прошла, а какая-нибудь пылинка, листик, залетевший с улицы – как лежал, так и лежит себе в уголке того окна.
Дома… Дома пусто. Железная кровать, маленький диванчик, этажерка в углу – и несколько учебников на ней. На полу, у кровати – чемодан, где… ничего. Пустяки. Несколько писем от девчонки из младшего класса, вдруг надумавшей писать ему прошлым летом из какого-то санатория (а потом у них даже не хватило смелости подойти друг к другу). Но письма – так, ни о чем – сохранились. А еще дневник! Нет, школьный-то дневник лежал на этажерке, а личный, где всякие переживания насчет уроков, описания погоды, событий в классе – в чемодане.
Да, еще в комнате – стол и табуретка перед ним. Всё. Даже занавесок на окне, не говоря уж про всякие там шторы – нету. И окно чаще всего – нараспашку, и весь мир – вот он: ряд сараев, несколько двухэтажных – таких же как этот – домов, и частных домишек. И всё прокалено, прожарено солнцем; и жар, и комната – одно целое. Потому он весь день в одних трусах, да никакой «домашней одежды» у него тоже нет, да он и не слыхал о такой.
А вечером, ближе к ночи, да еще после дождя, вид за окном – романтический. Темно, светятся окна и далекие огоньки на столбах, в окно задувает приятный прохладный ветерок, приносит запах тополей. Залетают ночные бабочки, мягко шуршат по стенам…
Открывал книгу, читал:
И Улисс говорит: «О, Цирцея!
Всё прекрасно в тебе: и рука,
Что причёски коснулась слегка,
И сияющий локоть, и шея!»
А богиня с улыбкой: «Улисс!
Я горжусь лишь плечами своими
Да пушком апельсинным меж ними,
По спине убегающим вниз!»
Каково читать такие строки в 17 лет?! Аж мурашки по спине… Хотя и понимал: юмор. А кто такие Цирцея да Улисс – тоже узнал, чуть позже, когда на филфак поступил; античная литература – на первом курсе. До сих пор где-то учебник стоит, на полке…
Да, а многие ли тогда читали стихи? В его окружении, как понимаете, никто не читал. А вообще… Как всегда: единицы. Больше пишут, нежели читают. Как заметил один мастер слова, «если бы всех художников и писателей … внезапно унесла чума египетская… большинство граждан даже не заметили бы потери»…
Но… Вы же романтик, дорогой читатель? Иначе бы не дошли до этих строк. Романтика… Впечатления от стихов (пушок апельсинный, бегущий вниз), залетающий в окно ветерок, чьи-то голоса на улице… Никаких событий, одни впечатления – дороже многих, многих событий; они и стихи научат любить, и каждую минуту жизни ценить, и… и в жизни смысл видеть, а не просто череду житейских событий.
Голоса во дворе стали ближе, слышнее – девичьи голоса. Нина с подругой… Он тихо опустился на табуретку, глядя в окно, на звёзды в небе…
– Хм-хм… Хм… Витя…
Витя замер. Снизу его не видно, но открытое окно, свет… Понятно же – дома.
Сидел, думал: выглянуть – не выглянуть… Нет-нет, не боялся, не волновался, и что сказать – сразу бы нашелся: язык, что называется, подвешен хорошо. Но дома – это не на улице, в компании, тут язык малость присыхает… Да и не разговаривали они, по сути-то дела, еще ни разу!