Пришла зима, лютые морозы, серьёзные экзамены, всякие дела и сложности… Суровые житейские будни, словом. Когда самого себя едва помнишь…
Так и пролетела, проскрипела, проползла бело-серая зима. А когда небо снова стало синее-синее, и с крыши полетели чистые-пречистые, успевающие отразить весь мир блестящие капли, его ждало оглоушивающее известие.
– Нина забежала, ходит, прощается… Уезжает насовсем, – сказала мать.
Каждое слово пронзало сердце иголочкой: как это – забежала? С кем – прощается? Уезжает насовсем?!
Он ничего не знал. Оказывается, её родители уехали к себе на родину, куда-то на Волгу, еще осенью. Нина жила одна – только брат приезжал после армии, с молодой женой – и вскоре уехал. Теперь и Нина уезжает. Вот сейчас – и насовсем. Прощается…
Он разволновался. Сердце стучало. Встал, походил по коридору, подошел к входной двери: да, слышны голоса Нины – и соседей. Она постучит – двери откроются: «А! Счастливого пути! Привет родителям!»…
– Счастливо оставаться! Всего доброго!
Разволновался не на шутку. К нему-то, постучит – не постучит? Неужели не постучит?!
Не постучала…
Послышался только скорый стук каблучков по лестнице – вниз, вниз – и затих.
Навсегда…
Как странно… Прошло столько лет, и теперь в том доме – ни одного из прежних жильцов. Ни-ко-го. В каждой квартире – новые люди, новые события, новая жизнь. И никто, ни одна душа ничего не знает о том жарком лете, суетной осени, бело-серой зиме. Да ведь ничего особенного и не было! Жизнь – была: со всеми её обыденностями, ничего не значащими разговорами, мимолётными встречами и расставаниями. То, чего не знает никто… Только старый-престарый листик, жухлый-прежухлый, в мусоре и паутине, в уголке окна – свидетель того далёкого лета, юных голосов, быстрых шагов. И лёгких уколов в сердце – это они, эти уколы, изрешетили, наверное, также и старый листик…
***
Ясным осенним днём он быстро шёл вниз по Тверской. Как всегда, бывая на этом месте, внимательно смотрел на красные стены, башни Кремля, исторические здания вокруг… Прогонял из головы обыденность, старался думать о вечном, о красоте, таланте… Истории… Миллионы, миллионы людей… Большинство идут, ничего не замечая – но они оставляют свой след!
Усмехнулся: почему-то именно в этом месте ему однажды вспомнился диалог из Куприна:
– Такая красота, такая лёгкость! Я оборачиваюсь назад и говорю проводнику в восторге: «Что? Хорошо, Сеид-оглы?» А он только языком почмокал: «Эх, барина, как мине всё это надоел. Каж-дый день видим».
Когда-то Сеиды ходили по Кремлю, по окрестностям Кремля гордо – и с большим благоговением… Но сегодня, когда они почти целиком составляют всю эту армию дворников – и прочих, и тому подобных, да живущих непонятно где и как… Ни до красот природы, ни до красот Кремля.
На его лице лежала усмешка от слов классика вперемешку с мыслями о нынешних Сеидах, когда он поймал на себе взгляд пожилой женщины, стоящей у стены. Погасил усмешку – мысли:
– Похож на сумасшедшего, наверно. – Это у них «играет гамма чувств».
Уже проходя мимо, услышал:
– Витя…
Быстро обернулся, посмотрел…
– Нина?!
Встали у стенки, рядом, полубоком – толпа валит несметная.
– Я смотрю – вроде ты. Идёшь, улыбаешься – не улыбаешься…
– Да, но… Как здесь ты?..
Она усмехнулась.
– В Москве проездом. А ты, сразу видно – москвич…
– Чепуха это всё. Хотя в Москве, действительно, уже тридцать два года. И вот встретились здесь.
– Да я по Кремлю гуляла, по Красной площади. В церкви зашла… На скамейке даже посидела. В прежние годы в Москве бывали часто, но всё бегом, бегом – сам, наверное, знаешь. ГУМ – ЦУМ, по магазинам. Или в Мавзолей целый день стояли, как дурачки… Нигде, кроме как на Красной площади, да вокруг, и не были ни разу. А тут погуляла, отдохнула, – она повертела в руке букет желтых листьев, – дай, думаю, по улице пройдусь. Памятник Пушкину увидела, пошла дальше – и не знала, что здесь так круто! Даже запыхалась. Стою – а тут и ты идёшь. Ну, постоим маленько, да иди – у тебя же, наверное, дела…
– Ничего срочного. Сорок лет не виделись! Сейчас я позвоню «по делам» – и зайдём куда-нибудь, посидим, поговорим.
Она легко согласилась.
– Давай, а то у меня в памяти магазины – да самые паршивые столовки у вокзала!
Он чуть отошел, коротко поговорил по мобильному – и вздохнул: ну, всё.
– Куда пойдём? Предлагаю немного в сторону – людей поменьше.
Она лукаво посмотрела на него –
– Жены боишься?..
У него слегка царапнуло в душе –
– Провинция…
Спохватился: а сам-то кто? И усмехнулся: теперь-то уж – всем москвичам москвич.