Повернув голову к этой маленькой стране, ее дворцам, замкам, сухопутным кораблям, деревянным лошадям и к живущим во всем этом человечкам, Крашев медленно шел вдоль невысокого зеленого забора, отделяющего его от всего этого.
У края зеленого заборчика он остановился — дальше шел обычный мир и обычная негромкая жизнь: побеленный низкий небольшой казенный домик, в который изредка входили и так же редко выходили молчавшие люди. Из-за домика высовывался грустный автомобиль. На нем была установлена низкая, обтянутая железом, клепанная клеть. Рядом с автомобилем, охраняя окружающее пространство, стояли два хранителя…
Мельком взглянув на неинтересную обычную жизнь, Крашев опять стал смотреть на маленькое орущее царство.
Он стоял и смотрел… Ему уже показалось, что он начал вспоминать законы этой страны. Он знал, что ему никогда не захочется покататься на лошадях, скачущих за этим низеньким забором, но он начал догадываться, почему желающих оседлать белую лошадь больше, чем желтую…
Вдруг звуки, чем-то похожие на звуки маленькой страны, но идущие из обычного мира, дошли до Крашева, и он повернул голову. Двое охраняющих окружающую жизнь хранителей тихо тащили к грустному автомобилю тощего взрослого человека. Еще не отвыкшему от жизни маленькой страны, Крашеву показалось странным, что тощий человек сам не бежит к автомобилю, желая покататься, а кособоко упирается ногами, громко повизгивая и возмущаясь. Но потом обычная жизнь полностью вошла в Крашева, и его охватила досада к тощему, помешавшему ему человеку. Когда открыли дверь железной клети и хранители стали вталкивать в нее человека, то Крашев почувствовал скрытое удовлетворение от внутренней логики происходящего.
Но в последний момент произошло непредсказуемое. Невероятно изогнувшись, тощий человек вырвался в окружающий мир и побежал прямо к Крашеву, кособоча и подтаскивая одну к другой свои странно вывернутые ноги. Его бессмысленное, цвета давно брошенной на землю ненужной бумаги, лицо, асимметрично качаясь от неловкого бега, быстро приближалось, и Крашева охватила брезгливость от нездоровой сути человека. Хрипло дыша и обдавая запахом многократно сконцентрированной вони и алкоголя, человек пропрыгал мимо, и теперь уже Крашев испугался: вдруг этот вонючий человек полезет в счастье маленьких людей за зеленым забором.
Но преодолеть забор человеку не дали. Длинная, сильная, молодая рука ухватила его за плечо, развернула в сторону грустного автомобиля, а потом мощная нога двинула в слабо обозначенный зад тощего человека.
Быстро засеменив от полученного пинка, но все же устояв на своих вывернутых ногах, человек тут же попал в другие, ухватившие его руки, которые чутко, осторожно и неотвратимо повели его к автомобилю. И почувствовав эту осторожность и неотвратимость, тощий человек перестал сопротивляться и молча пошел к автомобилю, еще более дергая головой и кособоча ногами. Крашев был последним живым человеком на его пути к клети грустного автомобиля, и человек посмотрел на Крашева своими глазами. Это были теплые, человеческие глаза, и Крашеву, ожидавшему увидеть в них бессмысленность отравленного разума, странно было смотреть в такие глаза. Тощий человек прошел мимо, а потом, чувствуя на себе продолжающийся взгляд удивленного Крашева, рванулся в ведущих его руках.
— Брат, — сказал он Крашеву ясным голосом. — За что? Ни капли с утра. Матерью клянусь…
На миг вдруг застыло время в сознании Крашева. Миг этот произошел от внимания к словам тощего человека, и миг был чрезвычайно мал, да и не мог быть иным, но текущее сознание Крашева изменилось. Что-то забытое или никогда не осознанное шевельнулось в нем. И тогда, спеленатый этим разорвавшим время мигом, Крашев, глядя на бесформенные, ортопедические ботинки тощего человека, сказал:
— Бросьте его!..
— Сейчас бросим, — ответил чутко державший хранитель. — Вот доведем и теперь уже бросим…
— Отпустите его. — Крашев хотел только этого. Глазам его треснувшего сознания невыносимо было смотреть на чутко державшие руки. От невесть откуда свалившейся ярости он уже ничего, кроме этих рук, не видел. И тогда он шагнул и схватил их…
— Руки! — услышал он голос второго хранителя, и был схвачен за чрезвычайно прочную ткань верхней одежды.