Сын пристально и недоуменно взглянул на экран. Напряженность и сумеречность глубокой ночи передались ему.
— Где же, где бабушка?
— В парке, — едва слышно прошептали губы Крашева. — В парке. Фанерный Бык… Там, где маленькая страна.
Что-то еще должны были сказать его едва двигающиеся губы.
— Днем там стоял Гулливер. Беги туда… Деревянный Гулливер.
— Знаю, — кивнул сын и посмотрел в окно.
Момента, когда сын исчез, Крашев не уловил…
Ему вдруг стало легче. Страшная, сжимающая сила покидала его. Мозгу опять было позволено думать широко и спокойно. Сын, его сын, добежит и успеет. Успеет предупредить их. Они никогда не станут «другими людьми». Фанерный Бык обманул их. Сказал, что это надо для него, для Крашева. Но сын предупредит их. И они не станут «другими людьми» с нулевым приоритетом. И Фанерный Бык не сможет душить их, как душит он сейчас его. А чтобы не стать «другим человеком», надо совсем мало. Он, кажется, разгадал все их тайны, да и свою собственную. Никто, никогда не сможет сделать человека «другим». Он становится «другим» по воле собственной.
И все же он боялся. Боялся не за себя. Он уже знал: если Фанерный Бык применит еще раз свою силу, он умрет или сойдет с ума. Но это его уже не страшило. Ему было страшно за них, за сына. Вдруг он не успеет. И тогда их обманом превратят в «других людей».
Ракета все еще стояла на одноногом пусковом столе. Медленно, миллиметр за миллиметром, Крашев поднимал свое тело. Забытое, молодое чувство, когда он мог управлять собой, своим сознанием, возвращалось к нему. «Поднимись, поднимись, — внушал телу его мозг. — Поднимись и возьми бинокль. Наде узнать, что с ними».
Было тяжело, но тело уже подчинялось ему. Он взял бинокль и стал приподниматься, но яркий, жесткий, все ослепляющий свет, хлынувший с экрана, заставил его опять опуститься на пол.
Ракета стартовала. Образовав вокруг пускового стола шар из клубящегося огня, опершись на этот шар, ракета дрогнула, и мощная дрожь еще не выраженной силы прошлась по тупорылой машине, заставив заходить ее, закачаться на выдвинутых ногах. Удивившись обнаруженной в себе страшной силе, ракета еще колебалась, не решаясь оторваться от пускового стола. Но искрометная, быстротечная, иная жизнь, происходившая в ней, заставила прекратить колебания, медленно приподняться над столом, чуть просесть, совсем успокаиваясь, а потом резко и стремительно вонзиться в мягкий купол ночного неба…
Крашев справился с собой. Он встал и направил бинокль в парк. Фанерному Быку было не до него. Он занимался маленькой страной, был обращен к ней всем своим громадным фасом и сейчас, повернутый к Крашеву профилем, был еле виден даже в бинокль.
Крашев перевел бинокль. На их лицах уже не было спокойствия, и он понял, что они предупреждены. Вдруг мысль, яркая и неожиданная, как недавний старт ракеты, обожгла его разум. Они не смогут уйти! Они предупреждены и знают, но они не смогут уйти. Выход закрыт грустным автомобилем. Вокруг них высокий серый забор. Над ними блестящая тонкая сеть… Они не смогут уйти и будут задыхаться под этой сетью, как задыхался он, Крашев, много лет тому назад в остатках рыбацкой сети.
Что может человек? Что может он? Еще недавно большой, сильный, опытный… Что может он сейчас? Перед фасом этого громадного Фанерного Быка с его приоритетом и силой ракетного огня? Что может он? Маленький и слабый человек…
Он опять навел бинокль в парк. Ширя, взобравшись на забор, путаясь в тонкой и, вероятно, сверхпрочной сети, пытался разорвать ее. Сеть не поддавалась, резала ему руки. Удивляясь и возмущаясь, не обращая внимания на кровь от порезов, не думая о другом, Ширя продолжал рвать ячеи. Внизу стояли мать и отец, Анна, Старик, Водолаз, Жора Гробовский, Ксения… На их лицах он увидел боль и страдание…
Его сознание, разум, его душа, оголенная и избитая, были открыты окружающему миру. И душа его приняла всю их боль… Она приняла всю их боль и все их страдания… Но это не было похоже на разрушающий «поток сознания» Фанерного Быка. Вместе с их болью и страданиями его душа приняла их мудрость, его разум принял их опыт, а его тело их силу.
Крашев взглянул на экран. Ракета летела высоко в небе, но была хорошо видна, будто кто-то невидимый летел рядом с ней с телекамерой. И тогда своим разумом, вместившим разум и мудрость своих родных и близких, он вдруг понял суть этой«изящной дряни. Понял назначение ее агрегатов, механизмов и приборов. Понял загадочную прозрачность баков окислителя и горючего; бешеную неистовость турбонасоса, вгоняющего содержимое баков в камеру сгорания двигательной установки, где освобожденная энергия соединенных ядовитых жидкостей вырывалась из сопел, толкая и увлекая ракету дальше и дальше…