Кроткий толкнул Бориса в бок:
– Дива!
Девушка поправила густые, слегка растрепанные и заиндевевшие волосы, широко расставленными синими-синими глазами посмотрела на летчиков. У нее было круглое лицо, приподнятые узкие брови. Мимолетная усмешка тронула полные губы, и на щеках появились ямочки.
– Дюже гарна-а! – многозначительно протянул Короткий.
А когда девушка уперлась руками в борт кабины, приподнялась, Борис прыгнул на крыло и схватился за лямки ее парашюта.
– Разрешите? Девушка отвела его руку.
– Мне поможет механик.
Борис отступил, а между ним и кабиной протиснулся Короткий. Он уверенно расстегнул замок ее парашюта, снял с плеч лямки и помог вылезти из кабины. Уже на земле представился:
– Гвардии лейтенант Короткий. Миша.
– Сержант Романова Екатерина Михайловна, – в тон ему ответила девушка. – Спасибо, лейтенант Миша!
Ветер огрубил кожу ее лица, выделил белыми ниточками морщинки у глаз. Грузноватая в тяжелом меховом комбинезоне Катя с трудом двигалась почти мужской походкой. Борис смотрел вслед, и ему захотелось, чтобы она оглянулась. Он упорно не отводил взгляда от ее спины, прочерченной наискосок тонким ремешком планшета. И девушка повернула голову, но посмотрела мимо него на Кроткого.
А вечером, когда они вернулись с ужина в свою землянку, Кроткий вдруг сказал:
– Женюсь я, Боря! Пока ты крутил гаечки с механиками, я договорился с донечкой о свиданке. Послухай, пойдешь сватом? Как гутарил какой-то ученый: «Женюсь младенцем!»
– Ты о той девушке?
– О ней, Боря! Огневая дивчина! Дай бритву, соскоблю кабанячу щетину – и к ней.
– Только не ученый, а писатель Марк Твен говорил нечего, похожее на твое изречение: «Если бы я мог начать жить сначала, то женился бы во младенческом возрасте вместо того, чтобы терять время на прорезание зубов и битье посуды…»
– Вот и приехали, – сказал Короткий, притормаживая машину у большого каменного дома и трижды нажимая клаксон.
На крыльце их встретила полная маленькая женщина с редкими черными волосами, зачесанными на прямой рядок. Лицо белое, слегка тяжеловатое, на нем резко выделялись глаза, похожие на крупные сливы, и в них темный омут затаенной печали. Серый жакет сильно растянулся на высокой груди.
– Здравствуйте! Прошу в дом!
– Обед готов, мать?
– Все на столе. Миша… Познакомил бы с гостем.
– Ха! Не узнала Борьку. Да ты ж под его гитарку каблук сломала, помнишь, мы рыть картоху к вам в село приезжали?
– Здоровы ли, Борис…
– …Николаевич. Рад вас видеть, Марфа Петровна!
– Я тоже! – она протянула Романовскому жестковатую ладонь.
Вскоре все сидели в гостиной за столом, на котором не было только птичьего молока. Романовский ждал расспросов, но, видно, в этом доме было заведено обедать молча – Кроткий резко одернул жену, попытавшуюся завести разговор. После этого она как-то сникла и вяло ковыряла вилкой остывающую котлету. Когда Романовский допил грушевый компот, Кроткий встал.
– Извини, мать, Борис устал, и нам нужно с ним поговорить. – Он показал Романовскому на дверь другой комнаты.
Если в гостиной стояла тяжелая полированная мебель, стены были залеплены вышивками, а большая горка забита фарфоровой и хрустальной посудой, то другая комната отличалась спартанской простотой.
– Мой кабинет. Теперь, считай, твоя пещера, Борис.
Некрашеные полки с книгами, грубо сработанные стол и табуретка, жесткий диван, покрытая байковым одеялом и аккуратно заправленная солдатская кровать. На стеке – политическая карта Советского Союза, а над ней – большая фотография в рамке, обмотанной черным крепом. Романовский шагнул к снимку. Катя!.. Она стояла на крыле истребителя в парашюте и смотрела на Романовского, приветствуя поднятой рукой. На борту истребителя чернели пять звезд. Четыре самолета она сбила потом. А первый…
Тогда выдалась непогодь – день передышки. Гонимые порывистым ветром облака цеплялись за верхушки деревьев, оставляя туманные клочья в лесу. Мороз превращал их в сероватую дымку. Борис и Катя медленно шли к самолетному кладбищу. Борис украдкой поглядывал на девушку.
На опушке леса лежали разбитые и полусгоревшие американские самолеты «тамагаук», валялось несколько ржавых моторов «аллисон». Между толстыми дубками застрял каркас английского истребителя «харрикейн». Не верилось, что эти изогнутые, рваные полосы железа и дюраля были когда-то красивыми и злобными машинами, что ржавые трубы, торчащие из обугленных крыльев, были грозными пулеметами.