«Э т о — п а м я т н и к у ж е п р о ш е д ш е г о т я ж к о г о н е д о р а з у м е н и я м е ж д у д в у м я б р а т с к и м и н а р о д а м и. О н с в и д е т е л ь с т в у е т о н е п о к о л е б и м о м ж е л а н и и э т и х н а р о д о в х р а н и т ь м и р и д о с т о и н с т в о д р у г д р у г а»). [5]
Если бы на площадях мировых столиц, и особенно европейских, стояли подобные памятники! Это великолепное христианское великодушие народов к своим врагам (и, главное, соседям) сделало бы, в конце концов, психологически невозможной войну между ними… Мир погибает от недостатка этого священного безумия. Право, есть что-то очень ценное и нужное миру в этом единственном по-видимому в стране, выцветшем, стареньком танке, стоящем на величественном пьедестале, в подтверждение живого и доныне христианского великодушия в человечестве.
Парагвайцы и русские живут в домах старинного провинциального типа, спят в комнатах с высокими потолками, под кисейными мустикерами. Улицы Ассунсиона вымощены огромным булыжником — приятно было пройтись по настоящей мостовой, среди которой встречаются почти миргородские лужи. Жители парагвайской столицы мало торопятся жить и чувствовать не спешат. Классическая «маньяна» («завтра») — радость и бич испанских стран, — веет и над этим уголком бывшей испанской империи. На службу там тоже ходят, насколько я понял, от 8 или 9 до 11-ти утра. После полуденного обеда полагается всем «Сьеста»: отдых… Русские легко вошли в этот уклад, погружающий человека в самые недра южноамериканской патриархальности.
Кладбище русское в Ассунсионе прекрасно. Под сенью каких-то ветвистых деревьев покоятся православные кресты и надгробные плиты над могилами русских людей, пришедших в этот дальний угол мира, сложивших свои кости в Парагвае. На каменных плитах еще не стерлись чины: поручики, полковники, статские советники, генералы, вдовы поручиков, генералов и статских советников. Есть и молодые, изъятые из этого мира «ожиданий и надежд земных». Скромные полевые цветочки растут на кладбище. Молитвенно поминаю этих братьев и сестер во Христе, земные тела которых, после земных радостей, страданий и странствий, положены в этом последнем земном саду.
* * *
Большой гидроплан, с двухэтажными каютами для пассажиров, стоит среди широкой реки Параны. Он слегка покачивается. На раннем холодноватом небе собирается дождь. Сквозь иллюминатор мне видны плоские берега, несложные очертания Ассунсиона. Мотор начинает глухо работать, гидроплан трогается, скользит по реке, всё с большими брызгами. Целые, наконец, каскады от него летят. И — быстро отрывается вода от нас…
Через пять часов мы повисаем над коричневыми сотами Буэнос-Айреса.
* * *
На стене моей комнаты большая черная рама, в ней 70 выцветших фотографий: 46-ой курс СПБ Духовной Академии (1884–88). В самом большом овале, спокойное, умное лицо молодого епископа; это ректор Академии, будущий Митрополит Петербургский, Преосвященный Антоний (Вадковский). В верхнем ряду портретов юноша в сюртуке и отложном воротнике, волосы чуть всклокочены спереди, добрые глаза смотрят вверх… Это Василий Белавин, — Патриарх всея Руси Тихон. В четвертом ряду — молодой человек с круглой бородкой, в очках; это К. Г. Изразцов, хозяин дома, где я живу.
Шестьдесят лет тому назад, молодым священником, он вступил на аргентинскую землю и — вот остался, с обрученным ему Приходом, на всю жизнь.
Ему теперь 86 лет. Полупарализованный и слепой, он еще бодр и сочетает в себе крепость воли русского тверяка с обхождением члена императорской дипломатической миссии в Южной Америке.
Аргентинская епархия, находящаяся в административном ведении протопресвитера К. Изразцова, состоит из нескольких приходов. Храм о. Константина в Буэнос-Айрес, на Calle Brasil, один из лучших, по своему внутреннему убранству, храмов Зарубежья. Майоликовый иконостас его сооружен Тенишевским училищем в Миргороде. Воплощенную в глине, в самой русской земле, православную красоту, по кусочкам привезли в Аргентину и сложили в этот удивительный иконостас. О. Константин неоднократно ездил до революции в Россию, собирая на построение первого православного храма Южной Америки. Рассказывая об этом, вспоминает он беседу с Государем в Царском Селе, интерес Государя к Аргентине и Аргентинской Церкви, его великодушную жертву, и — совсем простые расспросы молодого священника о его семье, оставшейся за океаном… Всем пятерым сыновьям о. Константина было обеспечено воспитание в Училище правоведения… Вспоминая эту встречу с милостивым Императором, старец-протопресвитер плачет.