Громкоговоритель объявляет, что полет С-124 на Сеул отменяется, — не благоприятна погода, а кстати и красные начали большое наступление. Есть возможность ехать на Сеул чрез горы ночным поездом. За мной на терминал приезжает автомобиль главного военного священника Тейгу и отвозит меня в город. Впервые вижу Корею вблизи: соломенные крыши; более узкие, чем в Японии, щелки человеческих глаз; широкополые, соломенные, с высоким верхом шляпы, — свой дух, свой стиль и у этой страны… Видно, что всё живет и дышит вокруг армии и армией… Это впечатление не оставило меня и в Сеуле.
Армия всех народов — великое несчастие Кореи, но и большое ее благо, ее прямо-таки спасение, не только в плане военно-политическом, но и экономическом. Это один из парадоксов Корейской войны. Грандиозная ее машина кормит корейцев. Им не надо никуда вывозить свои несложные продукты — все страны покупают эти продукты в Корее и делятся всеми своими избытками… Закон равновесия, царящий в мире, подтверждается и тут. «Где умножается грех, там и преизобилует благодать» (облегчающая борьбу человека с грехом). Всё население Кореи питается армией. Корея мировой пенсионер.
Сижу у главного военного священника Тейгу — полковника Эльстен. Его помощник, майор Вильсон, исполняющий обязанности священника и при лагере военнопленных северо-корейцев, телефонирует в Сеул, что я туда прибуду на следующий день утром — по железной дороге. Полковник Эльстен везет меня на обед в офицерское собрание. Среди офицеров, с которыми я там знакомлюсь, один полковник является военным корреспондентом сан-францисской газеты «Бюллетен Колл». Он только что вернулся из Панмунджома. Знает наш собор в Сан-Франциско.
Эльстен предлагает мне использовать время до отхода поезда, — поехать с ним на концерт только что приехавшего в Тейгу хора студентов богословов-пресвитерианцев Принстонского университета, под управлением композитора Давида Джонса. Едем на концерт. Пресвитерианская миссия, по численности и давности, стоит на первом месте среди христианских миссий Кореи. Огромная полузала, полуцерковь вмещает от 2 до 3000 человек. Корейцы сидят на полу, на соломенных цыновках, сняв сапоги. Снятые сапоги размещаются пред входом в храм, в некоей специальной сапожной передней, напоминающей поле автомобилей около американского завода. Нас проводят к боковой скамейке впереди, и мне приходится снять свои военные, тяжелые сапоги из уважения к месту и обычаю. Их берет и куда-то прячет какой-то кореец.
Концерт начинается. Студенты поют хорошо; в программе есть и русская духовная музыка (вещи Чеснокова и Шведова). Между номерами происходят короткие выступления миссионерского характера: один из юношей несколько монотонным голосом (вероятно, повторяя уже не раз высказанную историю) говорит, как он обратился к вере в Бога и Христа Спасителя. Кореец, тоже студент и певец, переводит. Сидящие на полу корейцы внимательно слушают. Их видно это интересует. Внимание у корейцев я заметил большое и к пению и к миссионерским сообщениям, которые, впрочем, не всегда носили приличествующий церкви характер, но «на американский манер» пересыпались подчас детскими остротами, возбуждая в людях смех, и конечно, рассредоточивая их. Не всё, что допустимо в залах, допустимо в храмах. Особенно в храмах обращаемых ко Господу народов Азии.
Перед окончанием концерта директор хора Джонс неожиданно попросил нас, с полковником Эльстеном подняться на эстраду и представил корейцам. Он попросил меня благословить собрание, произнеся слова благословения п о-р у с с к и и п о-а н г л и й с к и… И вот, в глубине Кореи, с эстрады миссионерского храма, стоя в военной форме, без сапог, пред тремя тысячами христиан-корейцев, я благословил их православным архиерейским благословением. Произнесенные по-славянски и по-английски, священные слова были сейчас же сказаны и по-корейски… Ситуация, конечно, была самая необычная, — как бы предельное преодоление всех форм и стилей мира… Но не должна ли всякая религиозная форма выдерживать такой экзамен полного отречения от самой себя, — во имя Христовой истины и Христова духа?
По окончании собрания нашлись мои сапоги, и мы поехали с Эльстеном на вокзал. Он взял мою путевку и выправил мне военный билет на спальное место в офицерском вагоне, и я возлег на нижней койке, довольно-таки утомленный, после своего первого корейского дня.