– На Сицилию высадилось войско сарацин египетского султана, – любезно просветил Гунтер. – Они уже взяли город, пленили Филиппа-Августа и зарезали святейшего папу. Поспешите, шевалье, надо защищаться!
В ответ последовал густой поток самых вычурных ругательств, произнесенных почему-то не на благородном норманно-французском, а на саксонском. Потомки дворян, пришедших в Англию вместе с Вильгельмом Завоевателем, предпочитали наречие материка, однако с удивительной легкостью перенимали у местного населения фразы с ярко выраженным биологическим подтекстом. Немецкий язык сохранил множество корней саксонского, и Гунтер понял приблизительный смысл сего речения, но, как потом ни пытался воспроизвести, ничего из этой затеи не вышло.
– Воображаю, какие поползут слухи, – сокрушенно покачивая головой, бормотал сэр Мишель. – И сицилийцы, и Саладин… Ага, посмотри-ка вперед! На холмике!
– Что на холмике? – прищурился Гунтер. – Вижу знамена, но гербы не рассмотреть. Ричард экономит на факелах.
– Пошли, – махнул рукой Фармер. – На возвышении обычно ставятся шатры государей.
Здесь присутствовала хоть какая-то организация. Холм окружала плотная цепь военных, королевская гвардия, среди которой замечались странные силуэты – вроде бы мужчины, но не в штанах, а в юбках. Точнее, в пледах, а еще точнее – в тартанах. Охрана шотландского принца Эдварда.
– Кто идет? – громко вопросили сверху.
– Шевалье Мишель де Фармер из Нормандии и его благородный оруженосец Гунтер фон Райхерт из Священной Римской империи, – напрягаясь, выкрикнул в ответ германец, прекрасно зная, что оруженосец должен одновременно исполнять при сюзерене и обязанности герольда. – Срочное послание к ее величеству Элеоноре Пуату!
Спустился гвардейский сержант. Оружие изымать не стал, но, кликнув нескольких подчиненных, взял странных вестников под непрестанную опеку, спросив заодно:
– Шевалье, вы уверены, что в такой поздний час королева Элеонора вас примет? И вообще, я не помню вашего лица.
– Доложите ее величеству, – упрямо ответил сэр Мишель. – Если нужно, разбудите. Полагаю, Элеонора Пуату давно проснулась, услышав, что на лагерь произошло нападение.
Фармер повернулся и величественным жестом обвел рукой открывавшийся с холма пейзаж. Возле границ лагеря полыхали шатры, доносились громкие возгласы, кое-где раздавался шум схватки.
…Десятник знал свои обязанности и все-таки не оставил визитеров дожидаться утра. Мишеля и Гунтера приняли немедленно. Обоих дворян под тщательной охраной проводили к четырехугольной островерхой палатке белого сукна с вышитыми на стенках золотыми леопардами Плантагенетов и разрешили войти.
Элеонора Аквитанская ничуть не изменилась за последние дни. Королева-мать по-прежнему вежлива, доброжелательна, сжимает пальчиками правой руки непременный серебряный стаканчик с легким вином. Не будь столь необычной обстановки, розовощекую толстенькую старушку можно принять за ушедшую на покой вдову процветающего купца. Тем более, что облачена Элеонора в льняной чепец и беспредельно огромную шелковую ночную рубашку с фландрийскими кружевами, поверх которой накинут только войлочный плащ.
– Не ждала… Но все равно рада, что вы пришли, господин де Фармер, – без излишних приветствий сказала Элеонора сэру Мишелю, едва тот появился на пороге и преклонил колено. – Надеюсь, с Беренгарией все в порядке? А где же мессир Серж?
– Ее королевское высочество, – быстро выговорил рыцарь, подчиняясь жесту Элеоноры и поднимаясь, – осталась в монастыре Святой Цецилии. Мне жаль огорчать вас, государыня, но мой второй оруженосец ранен во время штурма, случившегося сегодня в полночь, и остался в обители под присмотром добрых бенедиктинок. Мы пришли к вам за советом…
– Вино в кувшине, – просто ответила Элеонора. – Возьмите сами. Присесть можете на мою постель. И поторопитесь с рассказом, шевалье. В последние дни мне кажется, будто время невероятно коротко.
Люди и маски – I
О том, каковы слуги у Элеоноры Аквитанской
Королева-мать Элеонора Пуату сидела за перепиской, ибо больше заняться ей было нечем. Давно начало темнеть, Ричард убрался совершать подвиги, вернуться в Мессину, к Беренгарии, невозможно, в лагере короля царит непринужденный хаос (у шотландцев опять что-то празднуют и орут), а время ужина давно вышло. Более всего Элеонору раздражала пища, приготовляемая для двора Ричарда. Суровые условия военного лагеря и непритязательность самого короля свели все возможные кулинарные изыски до минимума. Вареное или плохо прожаренное мясо, жесткий хлеб, пресная лапша из полосок нарезанного теста и дешевое вино (у герцогов, правда, подороже, ибо Йорк, принц Эдвард Шотландский или Анри Бургундский имеют неплохой доход со своих владений, а Ричард давно все промотал). Элеонора уже начала подумывать, не нанести ли визит кому-либо из многочисленных родственников, чтобы нормально пообедать. Просто слюнки текли при воспоминаниях о трапезной монастыря Святой Цецилии.