Я ещё и сама плохо понимала, как это — остаться одной, но упускать такой шанс из-за меня мама не имела права. А спустя пару дней она действительно позвонила родителям Даши Марченко, долго выспрашивала, что да как, и, наконец, всё же решилась.
Сказала, что договорится с Анастасией Фёдоровной, нашей соседкой, чтобы она каждый вечер заходила и проверяла меня, а ещё будет заезжать её питерская сестра тётя Катя, время от времени бывающая в Москве по делам, и если я не передумала, то она бы с удовольствием составила папе компанию.
Я заверила, что всё хорошо и волноваться нечего, однако уже перед самым их отъездом, когда сидели на чемоданах, неожиданно ни с того ни с сего расплакалась и долго не могла успокоиться.
Мама, конечно, тоже разнервничалась и стала говорить, что никуда не полетит, но приехавшая проводить их тётя Катя вместе с папой силой вытолкали её из квартиры. Это была очень горькая сцена, и весь оставшийся вечер я прорыдала в подушку, а тётя Катя сидела рядом и вместо того, чтобы утешать, ругалась, что я маленькая, эгоистичная и капризничаю, как ребенок.
В свои тридцать восемь тётя Катя никогда не была замужем, и своих детей у неё не было.
Тётя Катя прожила со мной первые несколько дней, Анастасия Фёдоровна заходила, а мама звонила по два раза на дню. Казалось ничего особенного не произошло.
Однако постепенно я начала ощущать вокруг себя странную, тревожную пустоту и поначалу решила, что просто скучаю по маме с папой. Но чем дальше, тем волнение становилось сильнее.
Внутреннее беспокойство не отпускало ни утром, ни днем, ни вечером. Особенно вечером, когда за окнами темнело, и тягостные мысли о завтрашнем дне заставали меня за уроками или за чтением. Внезапно накатив, они разрастались и доводили до отчаяния, вытесняя всё остальное. Я засыпала и просыпалась, мечтая только о том, как бы избежать очередных столкновений с Дубенко.
Раньше, когда родители были дома, все школьные неприятности исчезали, стоило переступить порог квартиры, теперь же преследовали повсюду.
В ту пятницу я задержалась после восьмого урока, чтобы дописать сочинение. Обычно с литературой у меня проблем не возникало, но в этот раз тема поставила в тупик: «Имеет ли человек право на месть?».
Вроде бы всё ясно: месть — отвратительное, низкое намерение причинить вред другому. Однако формулировка «Имеет ли право?» заставила серьёзно задуматься.
Отчего никому не приходило в голову спросить: «Имеет ли человек право на убийство?» или «Имеет ли право на ложь?»
С местью всё обстояло гораздо сложнее, потому что у неё совсем другой окрас. По сути, она ведь является наказанием, которое может быть вполне справедливым.
На свете есть множество вещей, за которые перед законом ты отвечать не должен. Никто не накажет за унижение, насмешки, высокомерие или злые сплетни. Не существует никакой ответственности за предательство или разбитое сердце.
В половине пятого уже темнело, во дворах зажглись блёклые фонари, и грязный мартовский снег в их лучах блестел, как новенький.
Полностью погрузившись в свои мысли, я вышла с территории школы и свернула на узкую пешеходную дорожку, как вдруг раздался знакомый свист в спину. Оглянулась, и точно — догоняют. Все трое.
— Ты чё, жирная, обнаглела? — Дубенко дернул сзади за рюкзак. — Тебе сказали остановиться.
Лямки больно впились в плечи даже через куртку. Меня откинуло назад, и они заржали.
— Я не жирная, — тихо сказала я.
— Жирная, жирная, — медленно, со смаком проговаривая каждое слово, повторил Тарасов почти на ухо.
— Смотри в глаза, когда с тобой взрослые разговаривают, — Зинкевич потянулся, чтобы схватить за подбородок, но я вовремя отпрянула.
Тогда он запустил руку в рюкзак и извлек оттуда большие ножницы.
Заметив в моих глазах ужас Дубенко закатился. Тарасов же схватился за лямку рюкзака, и Зинкевич быстрым движением обрезал её.
Рюкзак грузно плюхнулся в лужу.
Я наклонилась за ним, и в этот момент Дубенко толкнул меня в плечо. Потеряв равновесие, я свалилась на рюкзак.
— Так, ребята, чего не расходимся? — послышался издалека голос нашей географички.
— Да вот, Котова упала. Поднимем её, — Тарасов схватил меня под локоть и очень грубо поставил на ноги.