Вчера взъярилось, глупое, спросонок.
Но вышла ночь и усмирила дрожь.
Сегодня ты, как голубой котенок,
мурлыча, о причалы спину трешь…
«Ялта, Ялта, вспененные реки…»
Ялта, Ялта, вспененные реки,
кипарисы в свежести зари,
тонкие, как листья, чебуреки
с солнечной подсветкой изнутри.
В уличках горбатых и неровных
сладкие туманы миндаля.
Шашлыки на уличных жаровнях
пышут жаром, душу веселя.
И везде — в киосках, в магазинах
и иа синеватых склонах гор —
солнце, закупоренное в винах,
сердцу откупоренный простор.
Гулок и прозрачен воздух синий.
И над вами день и ночь подряд
горы, как светила медицины,
в белоснежных шапочках стоят.
Мисхор
(ПО СЛЕДАМ ЛЕГЕНДЫ О РУСАЛКЕ)
Бьет струя прозрачнее росы
в горло зазвеневшего кувшина.
Оглянись, красавица Арзы,—
нет ли где-то рядом злого джинна?
Ты еще пока что не раба.
Ждет тебя жених за перевалом.
Но уже старик Али-Баба
над тобой склонился с покрывалом.
Под скалой лежит кувшин пустой.
Замерли зеленые отроги.
Словно гор окаменевший стон,
пересох источник у дороги…
Ты домой вернешься через год,
убежав в русалки от султана.
И опять вода в скале забьет
говорливо, звонко, неустанно.
…Девушка, счастливых глаз не прячь
нет Али-Бабы в Мисхоре новом.
Но порой как будто чей-то плач
слышится в журчанье родниковом.
Слушай этот плач и этот вздох,
не позволь, чтоб, вызывая жалость,
хоть один источник пересох,
хоть одна любовь не состоялась!
Дождливый день в Ялте
Попрятал и море, и кручи
какой-то бессовестный плут.
Мышинные мокрые тучи
по улицам Ялты бредут.
Лишь птицы шумят, словно рынок,
полны деловой суеты.
Хрустальные серьги дождинок
себе нацепили кусты.
Под кроной орудует дятел
и каждый обследует сук.
Ах, дятел! Он, видимо, спятил —
к чему этот яростный стук?
Но он продолжает упрямо
морзянкой стучать по сосне,
как будто дает телеграмму,
чтоб солнце вернули весне…
«В ряд стоят на пирсе катера…»
В ряд стоят на пирсе катера,
ходят сварки маленькие грозы.
Это значит — близится пора
полного сверженья зимней прозы.
Вижу — просыпается земля
от громов ремонтной канонады.
А на склонах вспышки миндаля,
как весны бесшумные снаряды.
Скоро катера во всех портах
загудят, как ветер на кочевьях.
Просыхает сурик на бортах.
Набухают почки на деревьях.
«Олени вновь отзимовали…»
Олени вновь отзимовали.
Как сабли, скрещены рога.
А я стою на перевале,
там все еще лежат снега.
Нет, не снега — напоминанье,
что я взошел на перевал,
а спуск с него уже в тумане —
туман тропу облюбовал.
Но солнце здесь — бери руками!
Но здесь, где благостная тишь,
над облаками
и веками
так зачарованно стоишь.
И размышляешь о явленьях
и о потерях всех времен.
И только звон рогов оленьих
невольным эхом повторен.
Ветер в Ялте
Опять на город устремился холод,
и ветер с гор обрушился опять.
Скрипит наш дом, как судовой рангоут,
и, кажется, вздымается кровать.
Бросает ветер всей природе вызов,
всю ночь гудит, не жалуя жилья.
Нахохленные стрелы кипарисов
качаются, как мачты корабля.
Шумите, ветви! Здания, скрипите!
Из гула выплывают сквозь года
Австралия,
таинственный Таити,
портов японских дымная страда.
И чудится, что в сказочном бинокле
я различаю рядом, не вдали,
новозеландский небоскребный Окленд,
акулью отмель у чужой земли.
Мелькает за столицею столица,
вновь лезет в душу странствий вечный бес.
Но явственней всего я вижу лица
механиков, матросов, стюардесс.
Мои скитанья… Дело не в лазурях,
не в призрачной экзотике реклам.
Спасибо всем, кто был со мною в бурях
и разделял все ветры пополам.
Гудит ветрище, просто нет спасенья.
Несутся тучи, как девятый вал.
О, как порой нам нужно потрясенье,
чтоб вспомнить всех, кто с нами штормовал!
«На берег катится прибой…»
На берег катится прибой,
свивает гребни в кольца,
соединив порыв слепой
и труд молотобойца.
Стоят у моря целый час
донецкие шахтеры,
чабан, который первый раз
свои оставил горы.
Ты потрудись для них, прибой!
Среди песка и мидий
обдай их пылью голубой
стремлений и открытий.
Их ждут поля? Прокатный стан?
Ничто им не помеха.
Пусть в них проснется океан,
как в раковине — эхо.
Морской волны шипучий бас
достоин уваженья,
чтоб, словно пена, пела в нас
романтика движенья.
Пыльца сверкает. Пахнет йод.
И мой прибой вихрастый
подкову берега кует
кому-нибудь на счастье.
Купают матери детей
Купают матери детей.
У голых ног играет пена.
Жемчужный блеск ее сетей
в песок уходит постепенно.
Прибой, как тысячи шутих.
У мам восторженность во взоре.
Им невдомек, что в этот миг
их сыновей уводит море.