Видно, ночью синими руками
крошечное сердце сжал мороз.
И упал со стуком серый камень,
что мохнатым инеем оброс.
Вроде бы кому какое дело,
что, бесшумно перья вороша,
на сыром ветру заледенела
маленькая, теплая душа?
Только почему же, почему же,
в сердце мне впиваясь, как репей,
голоском, вернувшимся из стужи,
говорит замерзший воробей:
— Извини, присел я на окошке,
заморился и взлететь не мог.
Что же ты не вынес мне ни крошки?
Неужели жалко было крох?
Я хотел сослаться было, птаха,
на нелегкий високосный год,
на дела глобального размаха,
на десятки собственных забот.
Но не стал вещать в подобном тоне,
чтоб себя не чувствовать слабей,
а насыпал крошек на балконе
и сказал: «Спасибо, воробей!»
«Платаны, сквозь листья луч солнца просеян…»
Платаны, сквозь листья луч солнца просеян.
Чинары, мне нравится ваше житье:
вы позже других одеваете зелень
и позже других отдаете ее.
Вы — гордость бульваров, дворов и гостиниц,
надежда попавших под зной площадей.
Кто дал вам названье деревьев-бесстыдниц?
Стыдиться вам нечего в жизни своей.
Вас легких утех не прельщают соблазны.
Гудит беспощадность осенних ветров,
но, словно природе самой неподвластны,
вы вносите в зиму зеленый покров.
Лишь зимние ночи седыми глазами
увидят, метеля по мертвым садам,
как вы не спеша раздеваетесь сами
с врожденным презреньем
к большим холодам.
Письмо из Магадана
Друг зовет упорно в Магадан.
Ринуться готов я по привычке.
Шепчет хворь мне: мол, не по годам
забираться к черту на кулички.
Там пейзаж и в августе седой,
даже птицам не хватает снеди,
там трясут метели бородой
и ревут голодные медведи.
Не сычи, болячка, как яга!
На ветру морозятся пельмени.
Вертолеты, распластав рога,
дремлют, как железные олени.
Ляжет свежей скатертью пурга.
Заблестят озерца, словно блюдца.
И снега, начистив жемчуга,
никогда во мне не обманутся.
Ожидайте, добрые истцы,—
перед вами я пока в ответе,
чуть голубоватые песцы
и немного желтые медведи.
Полечу своей мечте вдогон,
встретиться хочу с далеким другом.
Говорят, что дружеский огонь
жарче греет за Полярным кругом.
Памяти Сергея Васильева
Ушел мой друг — огромный, как Сибирь.
И с ним ушла моей души частица,
и скорбь моя не может уместиться
в земную и космическую ширь.
Улыбчивые русские черты.
Для вскрытия не нужно аргументов:
я знаю, что на тысячу процентов
он состоял из чистой доброты.
Как мало жил он, брат богатырей!
Печально маки осыпает лето.
И все же стала старая планета
улыбчивей и капельку добрей…
Цены
Золотится молодой картофель.
Надувает щеки помидор.
Кабачка самодовольный профиль.
Перца мефистофельский задор.
Узнавал я цены на базаре,
что почем выспрашивал сполна.
Цены ничего мне не сказали,
разве то, что ценам — грош цена!
Прейскуранта нет к моим услугам.
Кто мне скажет, кто определит,
сколько стоит радуга над лугом,
ветерок, что ивы шевелит?
Иль, дороже слитка золотого,
пыль с души смывающий прибой?
Вовремя подсказанное слово?
Добрый взгляд, подаренный тобой?
Продавцы полны торговым хмелем.
Жаль мне рынку отданных минут.
Как еще ценить мы не умеем
то, что за бесценок отдают!
Ты спросил бы у садов
Месяц август,
месяц август,
далеко ли до беды:
я боюсь, что стали в тягость
веткам сочные плоды.
(Ты ресницами пугливо
не мигай: не будет взрыва,—
высшей истины правей,
бомбы мирного налива
обрываются с ветвей…)
Месяц август,
месяц август,
подставляй широкий чан:
я боюсь, что стали в тягость
небу звезды по ночам.
(Ты ресницами пугливо
не мигай: не будет взрыва —
небо звездочка прожгла,
сообщив нам торопливо
о конце добра и зла…)
Месяц август,
месяц август,
ты спросил бы у садов —
то ли в тягость,
то ли в благость
время
паданья
плодов?..
Завистник
Его всю жизнь снедала зависть
к обычным людям и богам,
и взгляд петлял, как будто заяц,
лисой гонимый по снегам.
Он был врагом чужой удачи
и не умел прощать того,
что тот смеется, этот плачет,
но плачет искренней его!
Он чувством тайным и недобрым
был безнадежно обожжен.
В его душе шипела кобра
и распускала капюшон.
Казнясь ночами, одинокий,
он не искал иных начал —
всем придавал свои пороки
и тут же всех разоблачал!
И потому бывала радость
сырой и темной, как подвал:
он сам не жил — и тем, кто рядом,
нередко солнце закрывал.
Ползеныш
Критикующий бас
и восторженный возглас побед.
Громких слов не боюсь —
опасаюсь я шепота вслед.
Шепоток, шепоток
шелестит, словно уличный хлам.
Я тебя ненавижу,
людской шепоток по углам!
Эти мимо проходят —
и слова не скажут в глаза!
Но ползет шепоток их,
как будто в бурьяне гюрза.