17
Мчится поезд.
Поле.
Пропасть.
Паровозный дым и чад.
— В отпуск, в отпуск, в отпуск, в отпуск!
стыки стылые стучат.
Нет для чувства расстояний,
для мечты предела нет.
— Таня, Таня, Таня, Таня! —
гулко слышится в ответ.
Дым с откоса мчится косо.
Басом полнятся мосты.
Разлинеили колеса
снега белые листы.
Бьет по стеклам ветер колкий.
Невдомек тебе, народ,
что молчит на верхней полке
белобрысый Дон-Кихот,
курит едкую махорку.
Не спешит признаться он,
что звездой на гимнастерку
лег испанский небосклон-
Ожиданье душу колет-
Летчик улицей идет.
И несется вдоль околиц:
— Гляньте: Ванька Дон-Кихот!
Чертенятам страх неведом.
Краснощекою гурьбой,
хоть гони, шагают следом
и кричат наперебой.
Крыши белы.
Вишни русы.
Не твоя ль, Иван, вина —
на заборах те же плюсы,
но другие имена?..
18
— Ванюша! Ванюша! —
Беззвучно заплакала мама.—
Ну вот ты и дома…
А где же твоя телеграмма?
192
Ах боже, о чем я…
Как можно, такая причина…
Какой ты высокий,
на батю похожий мужчина!
Ему бы сегодня
из братской могилы подняться —
на сына бы глянуть…
Но сны ему даже не снятся—
Ну, ладно, не буду.
Да ты хоть присядь для начала.
Какой ты геройский!
А я ведь, сынок, и не знала…
Где Таня? Да как же…
Видать, с нашей почтой неладно.
Ушла твоя Таня.
А мне вот, поверь, не досадно!
Тебя не дождалась,
со мной не обмолвилась словом,
веселую свадьбу
сыграли они с Шинкаревым…
Ну вот, ты приехал,
а я угощаю лишь речью…
Что? Плачу зачем я?
А я и сама не отвечу.
19
Никуда от чувств не деться.
Гуси водят хоровод.
По смешным дорогам детства
Ваня с прутиком идет.
Тут следил, дышать не смея,
за полетом мотылька.
Там на длинной нитке змея
запускал под облака.
Край родной! Душа наружу.
Только отзвуки в груди.
Здесь хотел украсть он грушу…
Побыстрее проходи!
Проходи скорее, память,
мимо стареньких ворот,
где берет девчонка пламя,
возвращает горький лед.
Проходи!
Весна отпела,
кончен синих рек разлив.
Проходи!
Какое дело
нам до чуть раскосых слив?
Образ временем уменьшен.
Сорняками луг порос.
Мало, что ли, в мире женщин?
Мало, что ли, в мире кос?..
Обойди тот сад — и крышка,
прежний образ обойди…
Но, как пойманный зайчишка,
сердце мечется в груди.
Молодой и крепконогий,
обогнешь ты по пути
шар земной…
Но нет дороги
эти груши обойти.
Лунный вечер.
Снег искрится.
В избах лампочки дрожат.
Словно крылья синей птицы,
тени долгие лежат.
Все дремотно под луною.
Скрип шагов смывает тишь.
Глухо слышно за спиною:
— Может, все же погодишь?..
Обернулся.
В белой шали,
в полушубке на меху
подошла…
И замолчали
паровозы на бегу,
водопады меж нагорий,
грозы в летней стороне,
замолчали штормы в море,
пушки смолкли на войне.
Стихло все, чтоб в мирозданье
слушать истину и ложь…
Повернул лицо он к Тане.
— Здравствуй, Таня. Как живешь?
Ты мне, может быть, ответишь,
молодой товарищ врач:
ты нас лечишь иль калечишь?
Только, Таня, чур, не врать!
Таня, губы сжав упорней,
прислоняется к столбу.
Гневно стрелки темных молний
раскрыляются по лбу.
Свет плывет.
Искрится воздух.
Где-то дремлет воронье,
и гуляет эхо в звездах
от дрожащих слов ее:
— Я гляжу — ты словно небыль,
сказка прожитых минут.
Слишком долго ты здесь не был.
Ты отвык, что здесь не лгут…
Что ж, я вовсе не в обиде.
Время жаждет перемен.
Где жена твоя?
В Мадриде?
Или здесь твоя Кармен?..—
Ваня тронул шаль рукою.
Не хватает нужных слов.
— Кто сказал тебе такое?
— Муж мой. Дмитрий Шинкарев.
Пусть окутывает дымка
даль, которой дорожил,
где остряк, курчавый Димка
рядом жил, с дроздом дружил,
запускал бумажный планер,
охранял тебя в бою —
он твою святую память
переплавил в боль твою.
Он убил твои мечтанья,
он всадил в былое нож…
— Ты ответь,— сказала Таня,—
это правда или ложь? —
Ваня вдруг услышал странный,
никому не слышный гром —
показалось:
все вулканы
оживают в нем самом.
Тучи пенятся кудряво,
раскаленный сыплют град.
Боли медленная лава
растекается до пят.
Долгий дробный грохот града.
Гул моторов.
Гром гранат…
Он ответил:
— Это правда.
Я в Испании женат.
Наши взрывчатые годы,
увлекающая даль…
Донкихоты, донкихоты,
вас поистине мне жаль!
Над наивной вашей ролью
потешается родня…
Но, быть может, с большей болью
вы жалеете меня?
Может статься, вы нам — судьи.
И пронзает вас мороз
оттого, что в мире люди
не умеют жить без слез…
— Молодец, ответил прямо! —
усмехнулась Таня вдруг.
Показалось — ожил мрамор
белых губ и темных рук.
Влажный блеск прикрыла шалью —
забирают слезы в плен.
— Что ж, коль так… я все прощаю,
счастлив будь с твоей Кармен!
И еще виденье шали
не исчезло без следа —
паровозы закричали,
зазвучали поезда,
водопады меж нагорий,
грозы в дальней стороне.
Зашумели штормы в море,
злые пушкп на войне.
И пошел по бездорожью,
продолжая свой поход,
между правдою и ложью
курский Ванька Дон-Кихот.
А наутро, в белой дымке
встретил Димку на тропе,
тихо высказал не Димке,
а как будто сам себе:
— Ты меня повсюду бойся.
Ты украл любовь мою.
Не встречайся, Димка, больше —
или я тебя у бью!