— Я пойду на работу! — для закрепления смысла в собственной памяти повторил я еще раз.
— Я тебя очень люблю, — счастливо проворковала подруга…
Склад, куда я пришел устраиваться, находился между каналом Грибоедова и Садовой. Это был изъеденный временем и кирпичным грибком дом, который ничем не отличался от своих соседей, двух-трехэтажных зданий, образующих Мучной переулок. Купцы-бакалейщики — мучные, гречневые и овсяные короли и корольки — отстроились здесь в конце девятнадцатого века. Отстроились скромно, неброско, вплотную один к одному. Не то чтоб по дружбе — среди купцов друзей не бывает, и не потому что так проще вести коммерческие дела — дела, как и табачок, лучше получаются врозь. Руководствовались они соображениями экономии и безопасности: сообща дешевле откупиться от городовых и чиновных, да и обороняться удобнее в случае погромов и смут. В России купцов не любили. В России и чернь, и знать всегда были наивны, бесхитростны и расточительны, как дети, не понимали сути денег и презирали жуликоватого прижимистого торгаша.
Революция твердой рукой распылила купцов на молекулы. И не только в физическом смысле. Революция ввела прямой товарообмен, без посредников, прибавочной стоимости и, соответственно, денег как инструмента наживы. Предпринимателям от торговли предложили вернуть населению накопившуюся разницу между покупной и продажной ценами и овладеть каким-либо ремеслом, полезным для общего дела. Так новое государство избавилось от купцов.
С деньгами оказалось сложнее: полностью избавиться от них не удалось, как не удалось убедить население, что функция денег сводится не к наживе на ближнем, а представляет собой некий общеоценочный эквивалент. Как бы внешне ни выглядели деньги, как бы ни назывались — «катьками», «керенками», «карбованцами» или «рублями» — их по-прежнему любили и чтили. Уважали значительно больше тех материальных предметов и благ, которые на них можно приобрести.
Когда я был школьником, в зданиях на Мучном располагались два государственных предприятия — «Ленлесторг» и «Ленспортсбыт». Это были склады, в них работали статные кладовщицы, похожие на ряженых снеговиков. В «Ленспортсбыте» продавалась вся необходимая одежда для спортсменов и физкультурников: гигантские сатиновые трусы, получившие название «семейных», трикотажные майки и располагавшие к плоскостопию полукеды из автомобильной резины. В «Ленлесторге», судя по названию, продавался лес. Рынок товаров народного потребления функционировал безальтернативно. Торговые организации не опускались до конкуренции между собой. Каждая контора отвечала за конкретный участок торгового фронта, который закреплялся в названии: «Ленкнига», «Ленмолоко», «Ленмебельторг». Минимальный набор вещей и предметов быта позволял населению уйти от сиюминутных проблем и спокойно работать, думать о будущем…
Я остановился возле служебного входа с кривым жестяным козырьком и табличкой «Ленспортсбыт», выкинул недокуренную сигарету в тяжелую бетонную урну и позвонил в звонок. После гроссмейстерской паузы дверь отворил очень большой человек в камуфляжной форме войск НАТО, вооруженный дубинкой и коротко остриженный.
— Шо? — спросил он коротко.
— Я к Кериму Зарифовичу по поводу работы, — сказал я и добавил, как учила Лена: — Человек от Сан Саныча.
Натовец молча захлопнул дверь. Я закурил, решив ждать ровно до фильтра. На последней затяжке мне открыли и пригласили внутрь. Тот же охранник поводил возле меня прибором, похожим на теннисную ракетку. Он искал оружие и дезинфицировал одновременно, а когда процедура закончилась, я пошел следом за ним по закопченному, пахнущему глицерином коридору. Охранник остановился, пропуская меня вперед, в небольшую пустую комнату, разделенную посередине черной чугунной решеткой с калиткой, запертой на висячий замок.
— Шас с тобой беседовать будут, — сказал он и, заперев за мной дверь, ушел, тяжело цокая подкованными ботинками.
Замкнутое пространство располагало к смирению, и я принялся ждать, пытаясь припомнить все, что Лена рассказывала об этой конторе.
Фирма называлась Закрытое Акционерное Общество «Три Героглу», в честь, как минимум, трех братьев-азербайджанцев, которые за какой-то год превратились из продавцов чебуреков в богатых и уважаемых кооператоров. Со слов заочно существующего Сан Саныча, однажды анклав Героглу забыл сдать выручку в чебуречную. Вместо этого братья сели в самолет и улетели в Америку. Что делали там будущие кооператоры — осталось загадкой, но уже через два месяца все Героглу вернулись — приплыли на корабле, «по самое не могу» забитом мороженными куриными окороками. В это самое время я сидел под землей в Костамукшах, нацеливая ракеты то на Лондон, то на Нью-Йорк, а основные продукты выдавались по карточкам. Время было смутное и голодное, поэтому окорока разлетелись в три дня, прямо из корабельных трюмов. Выручки было много, она складывалась в джутовые мешки.
Когда окорока кончились, братья вытерли со лбов пот и увидели, что мешками набита вся капитанская комната. В жилах братьев отсутствовала славянская кровь, поэтому они не пустились сломя голову проматывать «бабки» по кабакам, саунам и притонам. Они благоразумно повременили с телесными удовольствиями, а деньги потратили на создание солидного образа и приумножение капитала. Они купили себе похожие на сигары машины с шоферами, заказали шелковые, отливающие перламутром костюмы, нацепили на пальцы перстни и широко улыбались полным ртом золотых коронок. В таком виде они пустились в новый поход за окороками и были задержаны в аэропорту Кеннеди по подозрению в наркоторговле. От американской тюрьмы кооператоров спасла копия контракта на закупку окороков, большой джутовый мешок и неформальное обещание сменить гардероб, которое, кстати, они в силу внутренних убеждений выполнить не смогли.
По результатам второй поездки три товарища зарегистрировали себя как одно юридическое лицо — АОЗТ «Три Героглу», приобрели списанный в восьмидесятых годах теплоход, арендовали склад на Мучном переулке и стали набирать штат сотрудников, так как выполнять черную работу им теперь мешали белые костюмы.
Руководствуясь инстинктом самосохранения, братья разделили права и обязанности. Старший Героглу взял под контроль финансы и обосновался в Лос-Анджелесе, подальше от государственных и самодеятельных карающих органов. Там, на крыше самого высокого небоскреба, он построил бассейн и наполнил его золотыми монетами, чтобы купаться в золоте. Средний Героглу взял под себя пароход. Как утверждал мутноватый иллюзорный Сан Саныч: «чтобы не забывать о береге», средний брат возил с собой гарем наложниц и стадо белых породистых осликов. Младшему Героглу достался склад на Мучном переулке, главным развлечением для него стал процесс разглядывания, ощупывания, пережевывания и глотания пищи. В общем, все трое оказались довольными и пестовали в себе те пороки, к которым имели наибольшую склонность…
Керим Героглу, явивший себя с другой стороны решетки, не походил на героя соцреализма. Керим Героглу был низким, потным и толстым человеком, похожим на тающий шарик мороженого, человеком, готовым продать за еду главный секрет родины. Он имел перманентно скользящий взгляд, которым, словно паутиной, опутал меня с ног до головы. Черты его лица были невыразительны и мелки, за исключением мокрого рта с окисленными золотыми зубами. Согласно законам соцреализма, так выглядел классический негодяй, трус и подлец. В Костамукшах субъекты с такой комплекцией и мордой лица проводили бы день за днем в нарядах, выдраивая до блеска и беспамятства загаженные унитазы. Здесь, на «гражданке», у этого человека была неограниченная власть, деньги, уважение и героическая репутация. И ни соцреализм, ни Сан Саныч не объясняли, по каким причинам Керим Героглу занимал то место, которое он занимал…