С тех пор, как в стране начался бум обогащения, первые этажи комплекса стали сдавать под офисы, где размещались сомнительные фирмы-однодневки или фирмы-кидалы. Денег здесь, однако, водилось немало. Ходили слухи, что иные номера доверху заполнены ассигнациями, в иных томились заложники, прикованные наручниками к мраморным унитазам.
Большинство завсегдатаев плавало на собою же загаженной мели, многих ждали тюрьмы, пытки и наказания от рук кинутых конкурентов и обманутых партнеров. Но попадались и дерзкие голодранцы, которым вследствие подкупа, шантажа и предательства судьба готова открыть дорогу в мир большого бизнеса. Именно такие особи с атрофированной моралью должны были составить хребет будущей Родины.
Замерев на минуту в пахнущем острой едой вестибюле, я внимательным образом осмотрел всех и вся, развернулся на выход, но затем, передумав, махнул рукой и затребовал номер-люкс на последнем этаже, с окнами на северо-запад. Получив ключи от номера, я поставил чемодан на ботинок консьержу и поднялся к себе, где первым делом встал у окна.
Вскормленная амбициями зрелого социализма «Советская» переросла соседствующих с ней архитектурных собратьев аж на четыре этажа, что не добавило ей ни стиля, ни престижа. Зато с высоты последнего перед туристом открывался жестяной мир крыш Петербурга. Стоя лицом на северо-запад, я вычислил среди одинаково мокрых шлемов домов крышу своего дома. Я всматривался в нее до тех пор, пока крыши не скрылись в сумерках. «Я обязательно верну себе этот дом», — подумалось мне, перед тем как лечь спать.
Следующие недели я скрупулезно копировал поведение бизнесмена — человека дела, как следовало из определения. Это было нетрудно, ибо дела у делового человека оказались просты, если не сказать, примитивны и не требовали интеллекта и воли. И если к началу срока я чувствовал себя в роли рублевого миллионера, то под конец мои манеры весили не менее миллиарда «зеленых». Пусть в моем модном портфеле вместо денег лежали старые социалистические газеты, но кто еще кроме меня знал об этом? Деньги всегда вторичны, если творишь историю.
По утрам я ездил в места концентрации деловой жизни: в лицензионный отдел мэрии, в порт, на биржу, где продавали и покупали валюту тощие молодые люди под присмотром нарочито медлительных до умственной заторможенности толстых людей. Толстые люди считают, что сила компенсирует ум. На существующей стадии человеческих отношений это звучало здраво.
Я выбирал место на возвышенности и никогда не лез в эпицентр ковки и перековки денежных средств. Истинный бизнесмен ничего не делает своими руками, нигде не оставляет отпечатков пальцев. Даже на денежных переводах его подписи, как правило, нет. Он всегда по ту сторону денег, а серьезные деньги водятся там, где мало людей. В здании биржи наилучшим местом потустороннего обозревателя было застекленное кафе на втором этаже. На столе передо мной расположились чашка кофе, барсетка, листы с колонками котировок и массивный сотовый телефон, похожий на пульт Косберга, к которому я время от времени прикладывал ухо.
Я не придавал значения цифрам, написанным на бумаге, подозревая, что настоящую торговлю ведут не размахивающие руками неврастеники и не сторожащие их мордатые дегенераты, а некие третьи лица, которым заведомо известна кривая взлета-падения доллара и которые устанавливают правила этой игры. Выигрывал тот, кто знал. Тот, кто не знал, но пытался предугадать, рано или поздно уходил с вывороченными наружу карманами.
Следя за пролетающими взад-вперед миллионами, я чувствовал, что деньги нынче легки, как воздух, и не обременены покупательной способностью. Весьма скоро я сообразил, что глупый бегает за деньгами, а умный ищет их истинные источники…
После полудня я брал такси и ехал в «Советскую» на обед, на бизнес-ланч, как теперь говорили. Зал был полон жующих и пьющих людей, судя по блюдам, стоящим у них на столе, можно было понять, насколько удачно или посредственно складывался их день.
Во времена легких денег ценилось не столько умение зарабатывать, сколько умение быстро потратить. Коммерсантам не хватало умеренности и выдержки. Бизнесмены спешили жить. Появившаяся совсем недавно профессия возглавила группу риска. Жизнь упитанных, опрысканных дорогими одеколонами коммерсантов оценивалась так же дешево, как жизнь тощих вонючих шахтеров и летчиков. Не проходило дня без известия, что такой-то коммерсант взлетел в воздух вместе с собственным «Мерседесом», а такой-то бизнесмен превращен в дуршлаг на пороге собственного особняка…
Я заказывал шашлык из осетрины и тарелку икры, но обычно не прикасался к еде. Я заказывал бутылку вина, но не пил. Я прислушивался. Я искал. Я отметал жующих и пьющих интеллектуалов (в виду их подвижной неустойчивой психики), отметал патриотов и альтруистов (по той же самой причине). Я искал негодяев и циников, обладающих должной выдержкой. В предложенных историей условиях только из этой породы вырастали цепные псы бизнеса. Это были не мелкие, называющие себя средним классом, бздиловатые несуны. Это были ястребы, которые дербанили страну целыми кусками. Худшие из худших, с точки зрения морали. Их головокружительный успех и немыслимое благополучие сейчас самым разрушительным образом отражалось на будущей жизни многих. Однако только эти люди в условиях безвластия и самораспада казались способными нагнуть и поставить всех прочих раком — позой, обеспечивающей максимальную трудовую производительность. Эти люди образовывали первоэлементы нового общественного устройства. Мы с Косбергом, в свою очередь, планировали поставить этих самых людей в ту же позу, в которую они привыкли ставить других.
После обеда я отправлялся в номер и спал. Дневной сон считался ритуальной процедурой, статусной привилегией и обязанностью. Трепангов едят из-за статуса, хотя они дорогие и тухлые. Спать, когда все прочие пашут, тоже считалось почетным.
Бизнесмены интересующей Косберга группы любят повторять, что работают по двадцать часов в сутки, как рабы на галерах. Сытые, загорелые, ухоженные и, как правило, физически слабые, эти люди грязно и нагло лгут. За этих людей всегда работают другие. В лучшем случае эти люди наблюдают за чужой работой. Днем и ночью они готовы говорить о деньгах, это их возбуждает. Возбудившись, они начинают бухать, жрать, драться и лапать женщин.
Я просыпался под вечер, принимал душ и ехал «метнуть фишку» или «катнуть шар» куда-нибудь в «центр». В это время суток в «центр» перемещались многие любители присваивать результаты чужой работы. Наблюдая за «метателями фишек» и «катальщиками шаров», я видел, как мало их занимает сама игра. Они приходили, чтобы нажраться, заморозить мозги кокаином, набить кому-нибудь морду или же самому по ней получить. Иногда в залах звучала стрельба — отсутствие личной отваги успешно замещалось наличием вооруженных телохранителей. Но бывало и так, что ночь проходила спокойно, заканчиваясь всеобщим спариванием. Но не повальным, а иерархически обусловленным. Здесь срабатывала та самая административная субординация, которая отличает людей от горилл, гиббонов и других представителей эволюционного тупика.
Не дожидаясь кульминации, я отправлялся восвояси, заботясь не столько о себе, сколько о моральном и телесном здоровье швей, которым в самое ближайшее время предстояло выйти на авансцену.
Я возвращался в номер под утро, зажигал свет, доставал из прикроватной тумбочки толстую тетрадь в клетку, авторучку и садился писать. Это была публицистика, хроника времени, характеристика бытия или, если хотите, досье. Письмена предназначались для Косберга, именно для него я дублировал картотеку, возникающую в моей голове.
Картотека включала в себя две группы лиц — кинетическую и потенциальную. В кинетическую входили олигархи первой волны, люди, которые уже воспользовались оплошностью государства, оказавшись в нужном месте в нужное время, а именно: возле власти во время острого припадка безумия. Государство танцевало стриптиз, снимая и разбрасывая вокруг себя банки, заводы, фабрики и целые промышленные регионы. Люди из первой группы подбирали и присваивали разбрасываемое. В редких случаях покупали за деньги, взятые в долг у того же государства.