Никита так не считал. Он уже дважды вставал со скамьи и прохаживался по неширокой Лифляндской улице, вдоль которой протянулись многочисленные кофейни и закусочные, стилизованные под павильоны времен первого русского императора, правда с учетом климатических условий. Все они были застекленными, а по фасадам бегали огоньки гирлянд. На голых промороженных ветвях деревьев (февраль выдался не слякотным, как обычно, а весьма суровым для Петербурга) праздничная иллюминация до сих пор не была убрана, и тоже вписывалась в антураж улицы.
Взглянув на часы, волхв убедился, что незнакомке пора бы и появиться. К этому времени он уже вернулся к павильону и снова сел на облюбованную скамейку. Холодно ему не было. Окутавшись невидимой теплой магической завесой, Никита чувствовал себя комфортно, как и букет белых роз. Пожалуй, первый его букет, купленный, а не сотворенный магическим Даром.
Екатерингофка потеряла после смерти Петра Алексеевича статус императорской усадьбы, но Меньшиковы не стали отбирать у его дочери Елизаветы семейный дворец, где она и прожила до конца своей жизни вместе с двумя дочерями. Позже здание было выкуплено императором Александром Сергеевичем и передано городу в качестве меценатского подарка вместе с территорией Екатерингофского парка.
Дворец был перестроен, каналы очищены, а площадь прудов увеличили. Появилась традиция народных катаний на этих прудах в зимнее время. Вот и сейчас через дорогу Никита видел оборудованные катки, откуда доносились веселые возгласы детворы.
Мимо него прошли двое работников в желтых жилетках, накинутых на теплые рабочие комбинезоны. Весело переговариваясь, они несли на плечах лопаты и скребки. Остановившись неподалеку от цветочного павильона, мужчины начали споро очищать тротуар от слежавшегося снега. Никита едва сдержал улыбку. Слон мало походил на работника муниципальной службы. Такую мощь следовало использовать совсем в иных делах. Лопата в его огромных лапах казалась игрушечным атрибутом. Полозов лучше вписался в роль дворника, даже покрикивал на нерадивого помощника, едва шевелящего руками.
Никита на какое-то мгновение засмотрелся на скребущих лопатами «дворников», и только краем глаза заметил подошедшую к нему девушку в белой короткой шубке до середины бедер и обтягивающих стройные ноги джинсах. Поправив кокетливую вязаную шапочку, из-под которой на плечи и спину свободно падали густые волосы насыщенной черноты, она с улыбкой воскликнула:
— Дорогой! Ты такой романтичный! Даришь белые розы зимой!
Понимая, что эта темноволосая, с едва видимой смуглостью на лице и почти неуловимым милым акцентом, незнакомка и есть автор письма, Никита вскочил на ноги и протянул букет девушке. За что удостоился поцелуя в щеку. От нее пахнуло тем самым запахом парфюма: бодрящий цитрус и свежесть морской волны. Да уж, девица играла самозабвенно.
— Ты опоздала, милая, — намеренно громко и с укоризной произнес Никита, провожая взглядом пожилую парочку, как раз поравнявшуюся с ними. Понятливо улыбнувшись, старички поспешили отойти. Он протянул незнакомке цветы, пристально вглядываясь в миловидное, чуть удлиненное лицо с мягкими обводами скул и светло-зелеными глазами, чью выразительность подчеркивали тонкие стрелки умело подведенных бровей.
— Девушкам свойственно опаздывать, — букет перекочевал в руку, затянутую перчаткой.
Никита подставил локоть, в который таинственная сеньорита (он надеялся на это, будучи не в силах узнать ее семейный статус из-за перчаток) ловко вцепилась и повела по дорожке в глубину парка, где среди голых деревьев проглядывалась ротонда Главного пруда.
— Может, стоит назвать наши имена, милая незнакомка? — поинтересовался Никита, когда молчание превысило допустимые нормы.
— Тебя я знаю, — сверкнув белоснежной улыбкой, ответила девушка и пристально взглянула на своего спутника. — А мое имя… Ну, пусть будет «милая».
— Милая? — поиграл бровями Никита. — Где подвох?
Спутница заразительно рассмеялась. Кажется, у нее было хорошее настроение, несмотря на тревожный тон вчерашнего письма.
— Не силен в итальянском?
— Ах, вот в чем дело! Тогда очень приятно познакомиться, Карина. Я — Никита.