— Я... опасался этого.
Граф устало улыбнулся.
— Я не знаю, как вы делаете это в Версале, но здесь мы почитаем сыновей наших отцов. Если мы теряем честь, то теряем наше уважение. И без уважения мы ничто. Никто не скомпрометирует дом д’Апхер. Никогда!
— Как... это продолжится теперь?
— Я ещё этого не знаю. Прежде всего, вы останетесь под стражей. Следствие продолжается. Тереза Хастель до сих пор под подозрением – в Ле Бессет.
— Что с ней будет?
— Мадам Хастель благодарна за то, что не пойдёт навсегда в тюрьму. Она рада, что я оставляю ей её никчемную семью и бастарда моего отца. Она уедет и станет молчать, потому что иначе я разрушу остатки её жалкой семьи так же, как она чуть не разрушила мою, — Томас встретил острый взгляд. — Она сказала, что дети были поменяны по ошибке. Я провёл розыски. Её счастье, что за неё говорят несколько фактов. Врач, который лечил Изабеллу через три дня после рождения, говорил, что девочки младенцами были похожи друг на друга как близнецы. И мадам де Морангьез, которая мне открылась, вспомнила, что Тереза тогда была растеряна и загружена проблемами. Не удивительно, ведь мой отец оставил её с детьми совсем одну – без второй кормилицы, без присмотра, с полной ответственностью. Ну, и я лично считаю госпожу Хастель недостаточно ловкой для того, чтобы обмануть моего отца. Какая ей польза в том, чтобы обманывать его злонамеренно? Он всегда был щедр и добр к ней и бастарду. И никогда после всего, что я слышал, женщина никогда не обращалась плохо с моей сестрой и по-настоящему любила, ещё больше, чем Изабеллу.
«Итак, Тереза и Изабелла обе молчат», — подумал Томас.
— По меньшей мере, теперь многое объясняется, — продолжал д’Апхер. — Изабелла всегда была чужой для меня, с её духом противоречия, с её безудержной природой. Знаете, я даже не могу винить сестру в том, что она отдала пистолет моего отца. Она молода, но в будущем будет меня слушать. И вы, Томас, лучше молитесь, чтобы в течение следующих недель я не узнал ничего другого о ваших мотивах, на которых вы до сих пор настаивали! Месье Антуан хочет подождать ещё несколько недель и узнать, действительно ли побеждена бестия. Если вы окажетесь правы в том, что касается зверя, то мы естественно, многим вам обязаны. Тогда было бы вполне возможно, что кража моего пистолета была бы досадным недоразумением. В этом случае вы освободитесь и вернётесь назад с охотниками. Но если вам дороги ваша жизнь и карьера, то вы никогда не обмолвитесь ни словом об Изабелле и никогда не поставите под сомнение происхождение аристократки. И если вы когда-нибудь снова вернётесь в мои провинции, тогда я вас арестую, вы меня поняли?
В целом это было справедливое предложение.
— Прекрасно, — сказал Томас.
Граф кивнул и с сожалением улыбнулся. По его взгляду Томас понял, что воспринимает даже последнее мимолетное отражение дружбы, которую он потерял.
— Вы так гордитесь тем, что прочитали произведения Руссо и Вольтера, Томас. И всё-таки вы, кажется, не поняли произведений ваших великих кумиров. Поэтому возьмите на будущее, по крайней мере, фразу Вольтера как девиз: «То, что ты говоришь, должно быть правдой. Но не всё, что правда, ты должен говорить!»
Часть 3
ТОМАС
«Человек имеет в себе двойственную природу, он состоит из двух противоположных составляющих. С одной стороны – душа и духовная часть. Они находятся в постоянном конфликте с другой частью, которая животная и материальная. Первая часть существует из того чистого света, от которого берут начало спокойствие и невозмутимость. Она – источник знаний, разума и мудрости. Вторая часть сопоставима с молнией, сверкающей среди грозы в темноте. Она – безудержный порыв, который порождает страсть и заблуждение. Животное начало развивается первым. Духовное существо развивается позже и совершенствуется только воспитанием».
Жорж-Луи Леклерк, граф де Буффон
Глава 28
РОЗЫ ЗИМОЙ
Чучело волка из Шаз было набито со знанием дела и в конце сентября отправлено в Версаль. Месье Антуан со своей свитой выжидал ещё до начала ноября в замке Бессет. Однако время бестии миновало, ни о каком следующем нападении не сообщали. Повсюду в Гефаудане происходили благодарственные молебны. Первая часть версальской делегации направилась в обратный путь в Париж. Там король разрешил выставить бестию публично, как знак его триумфа.
И пока посетители бесконечным потоком спешили в Версаль, чтобы полюбоваться набитым чудовищем, Томас, который должен был ещё ожидать в Овернье, мог рассматривать его только как эстамп (прим.пер.: произведение графического искусства, представляющее собой гравюрный либо иной оттиск на бумаге с печатной формы) в газете «Gazette de France». Лафонт позволил приносить её в тюрьму: картина показывала месье Антуана, как он в своей униформе лейтенанта представляет бестию королю и его придворным в великолепном зале дворца. Статья сообщала, что месье де Буффон чётко определил бестию как огромного волка, и что король вручил месье Антуану вознаграждение.
Томас скептически рассматривал рисунок. Лица людей были отображены естественно, животное, напротив, выглядело причудливым и не пропорциональным, с громадной пастью и лапами, огромными, как у медведя. Каждому зоологу должно быть ясно, что иллюстратор сильно преувеличил в честь Франции.
«Следующее сказочное существо», — думал Томас. — «В то время как настоящая бестия имеет две ноги».
После всех ужасных часов, в которые он отчаянно спрашивал себя, как идут дела у Изабеллы и что стало с Бастьеном, ему оставалось только одно утешение: даже если неизвестный вид животного ещё не был найден, Каухемар сидел за решёткой и больше не мог нанести вред.
***
Только в конце ноября д’Апхер позволил Томасу выйти из тюрьмы. В начале декабря он отправился с последними людьми из свиты в Версаль, истощенный длинными пустыми неделями в заключении. Лафонт всё-таки добился того, чтобы оставшееся время Томас отсидел в камере с дневным освещением.
Падал мокрый снег, когда он вылез из промёрзшей кареты, и с тяжёлым чемоданом на спине поднялся по лестнице к отцовскому дому. В течение уединенных недель Томас часто жаждал увидеть Шарля Ауврая. Но теперь, когда его впускал старый слуга, юноша чувствовал себя таким же чужим, как гость из дальней страны. Он думал, что теперь сможет лучше переносить портрет Армана, вместо этого ему почудилось, что его брат смотрел на него свысока, особенно злорадно и торжествующе.
Несколько позже к нему в салон зашёл отец, который показался Томасу сильно постаревшим, но, вероятно, это было только беспокойство. Он был сморщенный и злой.
— Потребовалось время, чтобы ты вернулся домой, сын, — сказал он хриплым голосом. — Что ты только натворил? Граф де Треминс спрашивает меня каждый день, что могут означать слухи о твоём аресте, — мужчина вздохнул, и огорчённо покачал головой. — Теперь мы можем лишь попытаться спасти то, что ещё можно спасти.
***
Версаль был как предмет одежды, который ему больше не подходил. Внезапно становилось так тесно, что затруднялось дыхание. Сады и парки, которые раньше были для него чистой природой, казались Томасу чётко продуманными и искусственными. Часто он ловил себя на том, как останавливал свою работу у де Буффона и всем сердцем тосковал по горам и дикому ландшафту Гефаудана. Ему не хватало ветра, запаха леса и болот, грубого смеха людей в таверне Хастель. Ему не хватало молчаливого присутствия Бастьена, и больше всего не хватало Изабеллы.
Томас не знал, что тоска и воспоминание могут быть мучительными как наваждение. Каждый крик ворона возвращал к нему обратно девушку в траурной одежде, каждая женщина с чёрными волосами приносила колющую боль. И если он где-то в суете города встречал запах фиалки, ему приходилось останавливаться, в сердце юноши бушевал вихрь, в груди была беспрестанная пустота, в которой отзывалась только тоска.