Комендант стал понимать, что скучает, когда принцессы нет рядом, когда не видит ее больших черных глаз. Ее белую гладкую руку, которой она смущенно поправляет случайно выпавший из-под платка черный локон. Разум говорил ему. Что он никто и даже не смеет мыслить о такой женщине, а сердце - что, возможно. Скоро они все будут убиты, как казнят монголы жителей всех непокорных городов. Что же он потеряет тогда? ......
Айше на этот раз было велено передать письмо тихо и незаметно.
"Если из-за вас мне придется сложить голову, не вините себя. Я сам выбрал себе такой путь, путь усыпанный раскаленными углями"
Встретившись с ним у стены снова. Она тихо сказала:
- На грех я не пойду, и так грехов у меня много. Если не собираетесь взять в жены, прекратите.
- А если после войны попрошу вас у вашего отца или ваших братьев. Пойдете за меня? Этот ответ удивил и, в тоже время, обрадовал принцессу.
- Почему вы думаете, что отец выдаст меня за вас? Вы хоть знаете, что тот, кто женится на мне, поднимется на небывалую высоту?
- Госпожа моя, если мы победим, я стану военачальником, спасшим город. А если проиграем, то мы все умрем. Так что же нам терять? А если ваш отец или ваша бабушка, что более вероятно, прикажут отрубить мне голову, так что ж? Это жизнь... Страшнее смерти жить и думать, что мог быть счастливым, если б попытался. ......
Хан-Султан бежала домой, придерживая платок, чтобы не упал с головы. Она словно не бежала, а летела, и такая легкость была на душе, как будто ей еще не много лет и не была в плену у собственного мужа, не было тяжелой дороги по пустыне и горам, не было кошмаров с призраком Усмана и не было монголов...
- Ну, ты, брат, совсем безумен, - говорил ему Бурак на вершине башни, когда услышал о намерениях своего приятеля. - Совсем не дорожите жизнью, мустахфиз! Первый раз совершили безумие, когда дерзили Теркен-хатун и сейчас. Скоро лишишься головы, с которой совсем не дружишь, перс! И помню, говорил, что никогда не женишься на туюрчанке!
Хан-Султан просила шепотом у матери, чтобы помогла потом уговорить отца выдать ее за коменданта. Только Ай-Чечек отвечала:
- Если только доживу до конца войны...
Не долго длилось счастье Хан-Султан. Скончалась Ай-Чечек. Совершив омовение тела, завернув в ткань, похоронили в тот же день. Похоронили ее не в склепе, как положено хоронить людей из царственного рода, а в обычной могиле, поставили только надгробие с арабской вязью. Хан-Султан не видела, как ее хоронили, женщины не участвуют в похоронах. Она только сидела на полу и тихо плакала. От Али приносили письма со словами: "Госпожа, вы не роза, что цветет в саду, которую поливают. Вы - дикий тюльпан, что цветет в пустыне. Пройдет засуха, и цветок в пустыне зацветет снова. Все пройдет, а я буду рядом". У Хан-Султан в новой жизни были только два СВОИХ человека, которые всегда были за нее, беспокоились о ней, как о женщине, а не только как о члене династии. Теперь из двоих остался только один, о нем одном теперь волновалась душа: не мучает ли ЕГО жажда, ел ли ОН, не ранен ли ОН. Его письма она прятала под одеждой, читала их тайком. Но женщины уже не обращали на нее внимания, все их мысли были о воде. Они сильно истощали, невозможно было есть, когда все время мучила жажда. Крепость оборонялась уже четвертый месяц, а дождей все не было, вода в колодцах заканчивалась. Женщины сильно истощали, есть из-за жажды было невозможно. Воины наблюдали со стены, как в стане противника толпы пленный что-то роют и строят, когда оно становилось все выше и выше, стало понятно, что они строят стены вокруг, чтобы блокировать город.
Не сойти с ума Хан-Султан помогали только мысль о том, что любимый человек рядом и желание пролить ИХ кровь, тех из-за кого она потеряла мать, из-за кого пропал отец, тех, кто убивает мирных хорезмийцев, невзирая на пол и возраст. Гнев заставлял сердце биться, заставлял ее дышать, как заставляет он людей творить, двигаться вперед и достигать вершин хоть в чем.
Ай-Чечек была только первой смертью. Потом умерло еще несколько женщин, потом стали умирать воины. Но старуха-султанша жила. Ослабла немного, хворала, но не торопилась покидать этот мир. Казалось, ни возраст, ни дальний путь, ни жажда не сломили эту дочь степей. Только кричать на женщин стала чаще, грозила всех казнить, как будто питалась не водой, а негативной энергетикой. Только с Али она говорила спокойно, но приходила к нему постоянно и требовала начать переговоры о сдаче.
- Вы знаете, что будет с вашими женщинами, если мы сдадимся? Если вы готовы их отдать на поругание, то для нас лучше смерть!
- Это мой приказ! Повинуйтесь, иначе потом ответите за неуважение к матери султана! - закричала она на него впервые за долгое время.
- Хатун, хотите, чтобы все четыре месяца были напрасны? Чтобы были напрасны смерти наших людей? Чтобы отдать такой приказ, вам придется отрубить мне голову!
Вскоре сам Али захворал, мучил сильный жар, не мог подняться. Хан-султан, уже не скрываясь, бегала узнавать о его самочувствии и слезно молила Всевышнего о его выздоровлении. А Теркен, воспользовавшись болезнью упрямого командира, приказала отправить посланника во вражеский лагерь. Воины, чьи мысли теперь тоже занимала только вода, повиновались правительнице.
- Сдаться? Чтобы подвергнуться насилию? Лучше пусть я умру, пусть другие умрут, но мы попадем в рай!
Теркен в ответ молчала, потом тихо сказала:
- Флаконы с ядом при вас. Поступайте, как считаете нужным. Монгольским командованием было приказано, открыв ворота, всем выйти из крепости. Хан-Султан решила, что настал тот час, когда она попрощается с жизнью. Нет, не совершит харам и не выпьет яд, а будет убита врагами в сражении.
В тот момент, когда все подходили к воротам, Хан-Султан обратилась к служанке:
- Айше, передай всем, чтобы не сожалели обо мне. Я сделаю то, чего давно ждала: сражусь с ними. - И побежала в обратную сторону.
- Вы одна... Как же... - не понимала служанка.
- Хан-Султан, стой! - кричала Теркен.