Выбрать главу

 

* * *

      

…Она сидела на обочине, поджав ноги и подняв ко мне лицо, а я стоял перед нею склонившись, вглядывался в ее черты, освещенные гаснущим уже вечерним светом, и мучительно пытался вспомнить - где и когда встречал ее раньше; так и смотрели мы друг на друга несколько времени - я совершенно потерял ему счет, не заметил даже, как совсем стемнело, как силуэт ее стал почти неразличим на фоне утонувшей в ночной тени дорожной обочины, и мне стало казаться, что передо мною не женщина, а какая–то огромная птица с женским лицом; изменились и его, странно приковавшие мой взгляд, черты: глаза, казалось, замерцали в темноте зеленоватым светом, рот стал совершенно черным, будто от запекшейся крови, но все равно был ясно различим, даже в темноте, на фоне ее, казалось бы, совершенно темного лица; и было непонятно: что это? откуда? — чужая ли то кровь, оставшаяся после какого–то страшного противоестественного пиршества, или выступила она сама на губах, искусанных в безумном, отчаянном желании сдержать исступленный, рвущийся изнутри крик…

— Холодно… — очень тихо сказала она.

Этот тихий голос, хрипловатый, также странно знакомый, вдруг вывел меня из оцепенения, в которое я впал незаметно для себя. Я подумал, что и впрямь ночь будет холодной, и провести ее теперь придется здесь, на голой пустынной обочине; я пошарил взглядом вокруг, и вот - скоро уже зачадил привычно разведенный мною костерок, разгорелся; освещенный его пламенем круг живого тепла разлился, обогнув две наши темные фигуры, за которыми все сразу потонуло в еще более непроглядной тени. Странная незнакомка шевельнулась и пересела дальше от костра: снова подтянув под себя ноги, устроилась на самой границе теплого живого света и сгустившейся тьмы, будто водяною стеной обступившей нас со всех сторон. Протянув руки к огню и теплу, она подставила неловко сгорбленную спину темноте, и та обняла худые плечи, совсем теряя вблизи них подобие водяной стихии: казалось - тончайший темный шелк ласково нежит плечи, а черные мягкие перья осеняют чело - капризной красавицы, с младенчества привыкшей к роскоши и наслаждению. Но лицо ее - смуглое и худощавое, его какое–то непонятное, неопределимое выражение, траурный взгляд темных глаз - все вместе составляло такое острое противоречие этой изысканной, даже прихотливой нежности, придавало всему облику незнакомки такой нездешний, даже противоестественный вид, что казалось - два различных тела слились в одно, два существа уживаются в едином теле, две стихии, два мира…

И тотчас ко мне пришло понимание - ясное и простое: мне стало даже досадно, как я, умудренный своим, вместившим недоступное смертному человеку число прожитых лет и пережитых событий опытом, мог быть так недогадлив прежде, будто незрелый отрок. Было неважно - завладела ли некогда бедным чадом светлого живого мира проникшая через какую–то случайную прореху в поставленном от нее заслоне темная сила изгнанных отсюда вод изначальной неживой бездны, или некая тварь, порожденная ею, незаметно срослась с несчастным, случайно попавшимся ей ребенком, или же это сидящее теперь напротив меня и пронзительно глядящее мне прямо в глаза существо само было таким порождением, нежитью, принявшей живые черты от долгого пребывания среди живых - неважно - было ли то недосмотром, небрежностью, или мне все же не хватило прозорливости, или времени, чтобы увидеть и закрыть, забить камнями, заплести гибкими прутьями печальных дерев и замазать глиною брешь в хрупкой плотине, что охраняет чудо и теплую красоту жизни, что в хрупкости своей сдерживает непомерную тягость, вечно и бессильно стремящуюся смять ее и затопить, уничтожить этот раздражающий и бросающий вызов ее всевластию пузырек воздуха и света, чтобы навсегда воцарилась во всем мироздании бессмысленная, безысходная однородность окончательного небытия.

Прежде даже, чем я осознал все это, тело мое уже напряглось - и само собою, без участия неповоротливого разума, подняло себя на ноги; руки мои без долгих рассуждений уже возносились сотворить знамение против всяческих нездешних порождений, коих истребили они за время своего служения немало; уже глаза мои зажигались гневом и нестерпимым огнем возмездия; миг - и все было бы кончено.

— Поможешь? — коротко и снова негромко, не то спросила, не то попросила она.

      

Силы, только что гневно бурлившие во мне, оставили меня разом. Я вдруг обмяк и в полной, странной даже, невесть откуда взявшейся растерянности увидел перед собою бедно одетую, голодную и очень несчастливую женщину, совсем одинокую в этом мире, которой некуда и не к кому было идти со своим - действительно неважно, как именно и почему — свалившимся на нее несчастьем. Я увидел - она полностью понимает, что достаточно мне было сделать еще одно лишь движение и даже тени ее не осталось бы на этих камнях, что врастали в землю неподалеку от места, где она уже приготовилась встретить небытие или…

— Да, — ответили мои губы, и тоже - прежде, чем я принял какое–то решение. - Да, - повторил я уже сознательно - хотя язык еще плохо слушался меня, и голос мой показался мне чужим.

Она всё молчала, и я добавил:

— Рассказывай.

      

…Страшен удел существ, порожденных бездной и брошенных ею в живой мир, безжалостно и бессмысленно, будто в топку… Непрестанный смертельный ужас и безумие сопровождают их во всем протяжении их неестественной, едва сознаваемой ими полужизни в чуждом и непонятном для них мире, без цели, без надежды… Гонимые лишь изначально отданным приказом породившей их силы, подобной жестокому полководцу, бросающему все новые и новые полки на верную гибель, в вечной ненависти, истоки и смысл которой давно забыты… Посылающему их — собранных небрежно, наскоро - уже не для того, чтобы взять штурмом очевидно неприступную крепость, а для того просто - чтобы вредить, сколько возможно всем укрывшимся за ее спасительными стенами, не давать ни минуты передышки их защитникам… Утолять этим свою ненависть - веками, тысячелетиями…

Так рассказывала мне много лет назад моя незнакомка - негромко и почти спокойно, лишь болезненно кривя и кусая черные запекшиеся губы - и я, стоя теперь на вознесенной к небу площадке дворца, повторял ее слова замирающей от ужаса и отвращения толпе внизу, а сам снова, как и тогда, чувствовал странную тоску, будто и сам я был таким же существом, и сам был брошен сюда без цели и смысла, только чтобы отравить моим не могущим даже прекратиться по своей воле безжизненным существованием хоть еще кусочек этого мира… Я зажмуривался и тайком делал глубокие вздохи, чтобы прогнать наваждение, однако оно, исчезнув, спустя короткое время возвращалось…

«Но нет никакого полководца, и никакой злой воли его, нет никакой ненависти - о, если бы они были, если бы это было так… — она скорбно, и будто стремясь отогнать назойливую боль, мерно качала головою, — ничего подобного нет, именно это делает все столь бесконечным и безнадежным… нет злой, но одушевленной воли, а есть лишь бездушный порядок вещей, устроенный таким образом… Сила света и силы тьмы сведены вместе в вечном противостоянии, и в этом - все существо мироздания, с того времени, как его творец отделил их друг от друга, и назвал «светом» и «тьмою», и тем положил начало всему, толкнув первый камень, вызвавший лавину причин и следствий, и дав ход времени, в котором и катится эта лавина, называемая бытием…»